— Семь бесов пляшут в глазах этой женщины, — сдвинул на бок свою новую красную торбу смотритель.
— Мне ли не знать ее, Вид! Будь вы помоложе, и вы б с ней познакомились.
— Но в последнее время она вроде угомонилась. Между тем пора кому-нибудь и тебя сменить.
— Как бы не так! Ошибаетесь, Вид. Ни с кем она не путается явно и открыто, ни с кем не расстается со скандалом. Обезопасит себя со всех сторон, пленит любезного себе человека, тогда только и пускается во все тяжкие. Прости меня, господи! — Лесник, теребя правой рукой свои черные, густые усы, задумчиво устремил разгоревшийся взгляд в окна управляющего.
— Странно все-таки, такой проныра и разбойник, а не видит и не слышит, что в собственном загоне делается, — не унимался смотритель.
— Да уж известно, чем он живет, а чем она. Он тащит и тянет все, что в руки плывет, а плывет, ей-богу, не мало. И у нее всегда шито-крыто, не подкопаешься. Да, жена у него доподлинный Люцифер в юбке, истинный турок в женском обличье.
— Какую жену искал, такую нашел. Не удивительно, что втихаря люди поговаривают, будто покойницу он удушил. Мученица. Она была из тех тихих, добрых и кротких женщин, которыми славятся наши края, она и родилась и росла тут, пока не сграбастал ее этот волк. А что потом себе приволок — пусть сам и расплачивается. Бог правду видит, да не скоро скажет, — закончил смотритель, поднеся к глазам руку.
Послышался нарастающий гул голосов, громче и сильнее зазвонили колокольчики во дворце, а с ближайшей горы загремели мортиры.
— Едут! Едут! Едут! — выкрикивали крестьяне, обнажая головы.
Вдали на главной дороге катились облака пыли. Наконец из них вынырнула старомодная карета, похожая на лодку, и медленно закачалась на узкой аллее, ведущей к дому. Четверка лошадей спотыкалась, видно, аллея была для них тесна.
Когда экипаж поравнялся с вереницей крестьян, вельможа вышел и пешком направился в свой дворец.
Это был высокий, крепкий мужчина с ясными и проницательными глазами.
Мужики орали во все горло, бабы целовали ему руки. Он выглядел усталым и безучастным. Случайно взглянул он на окна управляющего. Глаза его ожили, он поправил воротник и опять потянулся взглядом к тем окнам.
— Вот уж дал бог здоровья! Писаный красавец! — воскликнула дебелая мясничиха из крестьян-переселенцев с двумя несуразными и уродливыми бородавками на каждой щеке, что как часовые стерегли широкий, приплюснутый нос.
— Ой, Терезия, слова-то твои — смертный грех. Как может живой человек быть красавцем? Красив один лишь бог, слава ему и хвала, да ангелы-хранители. Дура! — крутя своей почти четырехугольной головой, наставлял Терезию ее муж Адам, невысокий, круглый, как бочка, человек.
