Поздно ночью вернулся со свадьбы отец и всех нас разбудил. Он принес мяса и пирогов, и мы весело и всласть попировали. Я, наверное, с особым удовольствием поглощал вкусное свадебное угощение, и все равно из головы у меня не шел жестокий наш сосед, коротыш Каноник… Дня через три или четыре я заболел. Горло сдавило, грудь жгло, голова разламывалась, в глазах рябило — красные, синие и зеленые искры вспыхивали и гасли. Помню, что мать тяжело вздыхала и вытирала слезы, братья часто произносили мое имя, а младшенькая сестренка лепетала: «Ивица, бедный бгатик…» Отец, помню, совсем потемнел; из аптеки — до нее было день ходу — он принес какую-то мазь и лепешки и выкинул их в окно… «Такой ерундой отравить только!»
Потом приковыляла деревенская знахарка и ощупала меня всего. Велела дохнуть ей прямо в острый нос. Какие-то пахучие травы, что она принесла, варились, парились, перемешивались. Затем меня искупали, а бабка меня чем-то мазала, натирала и мяла, так что все кости болели… Наконец, помню, я встал с постели, но ходить еще не мог… Но минуло и это, и когда первый раз я вышел во двор, цвели фруктовые деревья, холмы зеленели, из леса веял душистый ветерок. Братья притащили уйму белых примул, а самую большую охапку сунула мне в руки сестренка, пропищав:
— Сгава боу и богогодице, бгатик Ивица живой!
И все ж и тогда дня не проходило, чтоб не вспомнил я нашего соседа Каноника.
Наступила осень. Я опять, здоров и весел, разгуливаю вольно по холмам. Каждая птица в роще возле дома мне знакома, с каждым деревом разговариваю. Но стоило мне вспомнить соседа Каноника, как я начинал завидовать и боярышнику, и терну, и ежевике, и колючему можжевельнику. Эх, быть бы мне колючкой, я затерялся б в траве и впился б ему в голую пятку! А был бы ежевикой или боярышником, я вцепился бы своими плетями в его жилистые руки и исколол бы их за милую душу. А будь я иголкой можжевельника, я бы так погладил и приласкал его курносый нос и черные щеки! И когда я на веревке вел нашу старую добродушную корову Рыжуху, как я завидовал ее наполовину обрубленному рогу, ее длинному хвосту! Ах, как бы я пхнул под ребра нашего соседа Каноника, будь я Рыжуха! Ах, как отхлестал бы его хвостом по физиономии, будто метлой!
По воскресеньям ранней осенью я играл с небольшой тележкой на нашем и соседском холмах. Колея шла вниз и по тому, и по другому холму, а в ложбине между склонами как раз огибала лужу, что отделяла наш холм от соседского и куда и плюхнулся мой отец, когда Каноник подставил ему подножку во время той самой драки…
