— Отец мой, как и дед, числился хлеборобом, — вспоминает Симонов. — Так что я, можно считать, потомственный крестьянин. Однако крохотные наделы, да и скудность земли, как мы ни старались, давали столь мизерные урожаи, что своего хлеба хватало только, как в старину говорили, до рождества, а точнее, до Нового года. Поэтому, чтобы прокормить семью, отцу приходилось работать у местных заводчиков, занимавшихся разработкой известняка. Вон она, гряда, — показал Симонов на видневшиеся в окно карьеры. — Немало там пришлось пролить пота отцу, да и мне досталось...
За 15 верст отец возил на тощей лошаденке известь в город. В неделю зарабатывал, помню, 3 рубля 60 копеек. На эти деньги по тогдашним ценам можно бы и жить. Но от них после покупки корма для лошади и коровенки оставалось не более 60 копеек. На такие деньги, ясное дело, семье, в которой было семь детей, не прожить. Чтобы кое-как свести концы с концами, отцу приходилось еще и заготавливать дрова на продажу.
И все же, по теперешним понятиям, мы тогда буквально нищенствовали. Летом бегали босиком. Когда холодало, заматывали ноги тряпьем и одевали лапти. Поношенную одежонку отец покупал для нас в городе на базаре. Мать, как могла, ее ушивала.
В семье было заведено, что детей с шести лет приучали работать в поле. В таком возрасте только бы и играть да играть, а мы сажали картофель, подносили снопы. И дома всегда находились дела: нянчились с меньшими, убирали избу, мыли посуду. Помню, крепко доставалось, коль нечаянно разобьешь чашку или блюдце.
С десяти лет мы летом уже косили корове траву, жали серпом хлеб. Осенью вместе с отцом заготовляли дрова. Деревья в лесу рубили прямо топором — так нам казалось сподручнее. Разделывали их и стаскивали в так называемые костры — штабеля, чтобы потом легче было грузить на телегу или сани. Потом перевозили хлысты к дому. Здесь их распиливали, кололи и укладывали в поленницы — вон возле того забора.
Сергей Гаврилович отодвинул шторку окна и кивнул на черный от времени, но еще прочный частокол, огораживающий хозяйственный дворик, вымощенный им вместе с отцом каменными плитами более полувека назад.
Как о единственном светлом времени детства, отмеченного не по возрасту тяжелым трудом и крайней нуждой, он вспомнил о часах, проведенных в стенах начальной сельской школы. Ее здание и сейчас виднеется в окно через дорогу на горке.
— Учился я охотно и, видимо, успешно, ибо меня всегда среди немногих учеников отмечали похвальными листами. Учитель — Александр Александрович — должно быть, был хорошим человеком и педагогом, что к нему до сих пор сохранились самые теплые чувства. Бывало, в метель увидит в окно, что я с книжками под мышкой никак не могу взобраться в гору, выйдет, встретит меня и на руках принесет в школу. И к другим детям бедняков он относился с сочувствием. Особенно к тем, которые приходили из соседних деревень. Чтобы они не были голодны, он поручал сторожу варить им картофельный суп. Помню, очень нравилось мне это варево и казалось, нет на свете еды вкусней.
