В одиннадцатом классе я наконец созрела, чтобы предъявить свои стихи миру. Страна должна знать своих героев. Тем более что сочиняла стихи я с раннего детства, а к одиннадцатому классу уже накопился целый творческий архив. Вот только непонятно было, как и куда, собственно, стихи предъявлять. И я отправилась на поиски.
Я узнала, какие ЛИТО существуют в городе, и посетила несколько из них. Впечатление было удручающим. В одном ЛИТО в ДК Ленсовета были сплошь пенсионеры, и они ставили друг другу плюсики карандашом на тех строчках, которые им понравились. Мои стихи тоже так разобрали, а потом предложили заплатить какую-то небольшую денежку, чтобы мое стихотворение могло участвовать в конкурсе стихов ко дню рождения города. В другом ЛИТО читали длинные простыни стихов под Бродского и заклевали меня, когда я прочитала свободный стих. В третьем ЛИТО было ничего, ко мне отнеслись внимательно и доброжелательно, там вела хорошая пожилая поэтесса, и я познакомилась там и напилась водки с каким-то бывшим баптистом. Четвертым ЛИТО был детско-юношеский клуб «Дерзание», и там я встретила Марту.
В «Дерзание» я заходила за тот год раза три, и первые пару раз о Марте только слышала. Сама она не приходила, но все говорили о ней, о ее стихах. Услышав мои стихи, сам ведущий семинара мне тут же сказал: «А вы знаете Марту Л-ву? Вам обязательно нужно с ней познакомиться!» Марта была первой звездой клуба «Дерзание» и анфан терриблем, и мне очень захотелось узнать, что же она пишет. В самом «Дерзании» мне было как-то не по себе: дети казались мне надменными и сильно превосходили меня знанием современной литературы, я не знала, о чем общаться с ними, и как-то всех стеснялась. Там была девочка-восьмиклассница, которая писала по пять замечательных стихов в день, а к девятому классу бросила писать навсегда, девочка, которая писала тонкую и жесткую короткую прозу, потом поступила в Литинститут, где и канула, беременная девочка, которая писала потрясающие эссе, девочка, которая говорила о себе в мужском роде и посвящала стихи Бетховену. Все они были надменные, злые, прекрасные, но самой надменной, злой и прекрасной была Марта.
В третий раз, когда я пришла в «Дерзание», я наконец увидела ее. Я увидела необыкновенное существо: талантливое и сатанински гордое, ведущее себя эпатажно и эгоцентрично, откровенно издевающееся над всеми вокруг и всеми любимое, сложное, изломанное, умное и, возможно, нежное и беззащитное внутри. Она читала стихи, и мне очень понравилось, потом я читала стихи, и она сказала, что ей тоже понравилось, и пригласила меня после встречи клуба в кафе. Это было ее любимое кафе рядом с Литейным мостом, где мы потом бывали не раз. Внутри был мягкий зеленый свет, деревянные столы и абстрактные картины на стенах. Мы говорили о Рембо и Верлене, Ван Гоге и Гогене, Оскаре Уайльде и лорде Альфреде Дугласе. Ей было шестнадцать, она тоже училась в одиннадцатом классе, и оказалось, что мы обе собираемся поступать на философский факультет. Мы обе считали своим любимым поэтом Артюра Рембо, а из современных – Виктора Соснору. Правда, я никого другого из современных и не знала, да и про того узнала незадолго до нашей встречи. Марта подарила мне свой сборник – тонкую черную книжку с белым квадратом на обложке. Это была книжка тонких и хрупких, черно-белых стихов, полных дождливых кафе, одиноких комнат и аккордов соседского фортепьяно. В этой книге были вечера, тянущиеся, как коньяк, зонт на холсте Писсаро, любовь и смерть, снег, темнота аллей, птицы и поцелуи, вино и море, безумие и эфирные сны, шарф разврата, сломанный ангел, Петербург и далекая Венеция.
