И я часто видел их, как говорили они с Леваной; иногда они говорили обо мне. Значит, они говорят?
Ах, отнюдь нет!
Виденья властные, как они, презирают несовершенства речи.
Они могут подавать голоса посредством человека, когда живут в сердцах человеческих, но между собой не знают они ни голосов, ни звуков; вечное молчание господствует в царствах их.
Они не говорили, когда разговаривали с Леваной, не шептали, не пели, хотя не раз мне казалось, что они могли бы петь, потому что на земле часто я слышал разрешение их тайн на арфах и тамбуринах, на цимбалах и органах.
Как Бог, которому служат, они обнаруживают желанья свои не звуками, которые исчезают, не словами, которые ошибаются и обманывают, а знаками на небе, переворотами на земле, волненьями скрытых рек, геральдическими знаками, рисующимися на фонах тьмы и иероглифами, высеченными на мозговых покровах.
Они беспорядочно кружились, я считал шаги их.
Они сигнализировали из <телеграфного> отделения, я разбирал их сигналы.
Они чинили заговор, мой глаз следил в темноте за их умыслами.
Их были символы, слова же — мои.
Кто эти сестры?
Что они делают?
Я опишу их образ и существование, если образом можно назвать постоянно расплывающиеся контуры, и если существованием могут быть вечные порывы вперед и потом снова вечные отступления среди теней.
Старшую из трех сестер зовут Mater Lacrimarum — Мать Слез.
Это она день и ночь ропщет и безумствует, призывая скрывшиеся облики.
Она стояла в Риме, когда был слышен горестный голос — голос Рахили, плачущей о детях своих и не могущей утешиться.
Она стояла в Вифлееме в ту ночь, когда меч Ирода опустошал колыбели невинных, когда навеки задержаны были маленькие шажки, топот которых, раздавшийся наверху, в детских комнатах, пробуждал в любящем сердце домашних радостную дрожь, не остающуюся без эхо даже в небесах.
Глаза ее то ласковы, то проницательны, то страстны, то сонны; часто поднимаются они к небесам, часто вызывают Небо.
На голове у нее диадема.
А из воспоминаний детских я знал, что с ветрами она может улететь далеко, когда услышит рыданья молений или гром органов, или когда увидит процессию летних туч.
Эта сестра, самая старшая, носит у пояса ключи сильнее райских, отпирающие каждую избу и каждый дворец.
Она сидела, я это знаю наверняка, все прошлогоднее лето у ложа слепого нищего, того самого, с которым я так часто и так охотно беседовал, восьмилетняя набожная дочка которого, с солнечным личиком, воздержалась от искушений игр и деревенской веселости и целыми днями ходила по пыльным дорогам со своим несчастным отцом.
