В ту же минуту победоносное выражение на моем лице исчезло, потому что на лице моего друга появилось то же победоносное выражение, но такое загадочное, такое безобразное, что я сам испугался, сам не зная, почему. В эту минуту один бог знает, что бы я дал, чтоб это слово — «лунатик» — не было мною произнесено. Я немного успокоился, когда Бенедикт покачал через минуту головой. Он сказал, что твердо убежден, что по этим крышам даже лунатик не мог бы ходить; кроме того, прибавил он, Терезе было невозможно попасть из монастыря на крышу. Он был убежден, что это была ее душа, и опять сослался на Плиния. Потом Бенедикт написал несколько имен писателей, которые говорили о магии и спиритизме, и просил меня узнать, есть ли их произведения в книжных лавках. Этот вопрос, сказал он, его вдруг очень заинтересовал, и он хотел бы им заняться.
Я ушел почти совершенно успокоенный, но дома у меня начали бродить мысли. Я чувствовал какой-то неопределенный страх, и меня непрестанно тянуло просить в монастыре свидания с княжной. Потом это казалось мне почти безумием. Что бы я сказал? Затем я снова начинал раздумывать об Аполлонии из Тиана и о его видениях: то я считал его великим магом, то обманщиком, и опять вспоминал княжну Терезу. Так провел я весь день; вечером побежал к Бенедикту, но не застал его ни дома, ни в мастерской. Я напрасно долго стучал и звонил, и кончил тем, что долго ходил сердитый по улицам. Прошел около винного погреба, и там, наконец, я увидал Бенедикта.
Он был довольно весел, но те, с которыми он сидел, были для меня людьми настолько отвратительными, что я не вошел. Я вернулся домой и, усталый, сейчас же лег, однако довольно быстро проснулся от первого сна и не заснул больше во всю ночь.
Месяц светил, как рыбье око, занавеси были спущены, но через одну скважину в комнату пробивался лунный свет и образовывал на полу круглые серебристые пятна, точно лужи после дождя. Я не мог оторвать глаз от этих светлых пятен, и они скоро стали мне казаться озером, прозрачной, глубокой, бездонной водой, в которую бросилась княжна Тереза, и выражение какого-то отчаяния в ее глазах вывело меня из полудремоты, в которую я на минуту впал. Я сел на постели, сердце усиленно билось от страха, голову я держал обеими руками, точно она склонялась от тяжелого удара.
Когда же рассвело, я быстро оделся и, не думая о том, что Бенедикт, может быть, еще спит, поспешил к нему. Дом был уже отворен, и я встретил его сидящим на ступеньках у самого порога в мастерскую. Услыхав мои шаги по лестнице, он взглянул — и я ужаснулся его вида. Он был бледен, как мертвец. Он подал мне дрожащую руку — она была в крови.
