Но этот веселый Лоретти, утратив высокий голос, не растерял способностей, став ротным запевалой. Теперь его горло не боялось мороза. Взвод ходил по кругу — ходил и пел, ходил и пел… И сам он ничего не боялся, когда другие ссали прямо в строю. Он быстро начал передвигаться от вышки к печке — посту часового контрольно-пропускного пункта. Однажды, проверяя выходящий из производственной зоны лесовоз, поднял крышку цистерны и увидел пистолет, направленный на него в упор. Он спокойно и молча кивнул головой, опустил крышку, сделал знак своему помощнику, стоявшему с автоматом внизу, и через неделю поехал домой. Ему тогда завидовали все, кроме Гараева, который в краткосрочный отпуск никогда не рвался. Перевалов бросил свой пост в ночном морозном лесу и прибежал к Гараеву с флаконом одеколона. Это он научил Григория, как надо жить. Григорий тогда сразу согрелся и понял, на что нужно расходовать деньги. А того осужденного поймали воины из соседней роты.
На следующий после генеральского приезда день Гараев был назначен в караул на охрану лесоповальной бригады, которую составляли осужденные строгого режима — особых в лес не вывозили. Это Уланов взял его с собой. Туда хотели все, потому что большую часть времени лесной караул занимался подготовкой к обеду и самим обедом. Солдаты — чаще старослужащие — уже с вечера таскали вещмешки, доставая мясо, картошку и даже зеленый лук. И потом, сидя в балке у печки, окруженные снегом и соснами, они рассказывали друг другу о гражданской жизни, хохотали и матерились — и не делали строгие глаза, повышая голос до истеричного. И Гараев дивился, глядя на них из угла.
Уже и после обеда прошел час, когда Уланов вспомнил о том, что они находятся в карауле. Он о таких вещах часто забывал.
— Сходи на круг, — хлопнул он Григория по плечу.
Гараев выскочил из балка на хрустящий снег — он был еще ярок, но где-то в самых его далеких уголках уже залегли синие лоскутки. Солнце зимой появлялось редко и всегда торопилось. Григорий пристегнул к валенкам ремни креплений, закинул автомат за спину и выкатил на лыжню. Он шел медленно и легко, будто оберегая каждую минуту этого счастья. Где-то далеко слева, в низине, работали электропилы, рассекая лес высоким смертоносным звуком. А вон там, справа, помнится, летом свистели косы…
Его первое лето в армии погодой удалось, а больше, пожалуй, ничем. И утром, когда таежная дорога еще сохраняет свежесть прошедшей ночи, так хорошо ехать в кузове грузовика, ощущая затылком ласковый шелковый воздух… А прямо перед тобой, чуть дальше ствола автомата, покачивается колонна рельефных, как сосновая кора, лицосужденных, которые сидят аккуратно, схватившись рукой за борт, подложив под задницу черную подушечку. И что удивительно — улыбаются, глядя на лес, или зубы скалят друг другу, пасуя шутками. Они тогда косили сено на лесных полянах. А Гараев гулял по просторному светлому березняку один, изредка бросая взгляды по сторонам. И вдруг он увидел такое, что вздрогнул и быстро стал боком за ствол березы: наперерез ему шел осужденный с автоматом. Гараев тихо спустил ремень с плеча и перехватил автомат левой рукой за цевье приклада, опустил предохранитель… Он выглянул: осужденный шел спокойно, посвистывая, что-то напевая. Он был среднего роста, худощавый. Чувствовалась энергия бывалого человека в расцвете лет. Свободная энергия. На побег это не похоже… И точно. В десяти шагах из-за деревьев появился сержант Уланов, начальник караула — он шел, осторожно, неумело подсекая перед собой литовкой. Гараев не сразу заметил тогда, как диковатая сержантская улыбка перелетела к нему. Когда осужденный прошел мимо, он увидел, что автомат, висевший за его плечом, был без магазина.
