Григорий поймался рукой за стенку — и устоял на ногах. Он был пьян, он сильно качался. Испугавшись, оттолкнулся рукой от стенки, шагнул к окну и резко сдвинул раму в сторону.
— Ты где пропадал две недели? — спросил он тогда Пашу, с которым познакомился, будучи в карауле, где осужденные вели ремонт одного поселкового здания.
— На иглу сел! — весело ответил Паша.
— Что? Что? — не понял Гараев.
Паша в ответ расхохотался, свесив ноги с крыши балка.
Пашу потом долго искали, в декабре, после съема — и нашли в петле между штабелями бревен.
За несколько дней до смерти он подходил к гараевскому посту ночью. «Что, старшой, замерз?» — спросил он солдата. Они немного поговорили, и на следующую ночь Григорий прихватил с собой фляжку. Он бросил ее в зону — и зэк принес ему горячий чай. А сам ничего не попросил — может, пока? Так повторилось раза три, а потом Паша пропал. Григорий слышал, оперативники говорили, что его повесили свои… Все может быть.
Гараев протрезвел только часа через три. Зато пролетели они быстро, как хорошая песня.
А Хакима в ту ночь накололи. К его посту подошел зэк и показал пятирублевку. Как договорились, он перебросил ее через забор в снег в обмен на пачку чая, которую тут же и получил от наивного горца. Когда спустившийся вниз Хаким раскатал денежку, она оказалась липовой — нарисованной только с одной стороны. Он, признался потом, чуть не заплакал…
Наверное, мороз — не самое страшное в Сибири зимой. Не мороз страшен, а беззащитность. Григорий понял это давно, услышав первые рассказы о ночных караулах, после которых часовые становились черными.
Вот Борис — сообразительный воин. Он честно отстоял свой первый год на вышке, сержантам не кланялся, ни перед кем не стелился. Он сам рассказывал: взял кирпич, обмотал его спиралью и пристроился к проволоке заборного освещения. Так и жил с печкой на спине — соорудил станину. И брата научил. И чифир, кстати, таким способом заваривали: два провода, два лезвия бритвы — и в консервную банку с водой.
«Посты, съем! Съем, посты!» — пролетела весть по селектору. И часовые, путаясь ногами в длиннополых тулупах, побежали по высокому заснеженному трапу к караульному помещению. Григорий подышал в ладони — запах еще был.
Небольшой двор караульного помещения, обнесенный высоким трехметровым забором, ранним утром был похож на темную яму, на дне которой в лучах тусклой лампочки посверкивают снежинки. Слышно, хорошо слышно, как скрипит снег под валенками подбегающих постовых.
