Синицын шел в этот караул подменным — часовым, который, как правило, отсиживался в караулке, поэтому воины пускали желтые струи в снег прямо с вышек, а по-большому старались сходить заранее. Валерка, помнится, будучи подменным, когда поселок оставался без спичек, носился по периметру, держа в руках железный совок с красными углями из печки — как черт по кругу. Очень жалко было, что Валерка летом сломался, хотя хорошо, вроде, начинал… А вот Синицын сам ходил, предлагался, но его не брали. И скоро он дошел до того, что стал заговаривать с Гараевым и заходить, будучи подменным, к нему на пост. Как сегодня, когда Григорий стоял на третьем.
Геннадий — стройный мальчик, с подвижным, сообразительным взглядом мелкого грызуна. Его еще не брали, но уже, похоже, использовали. И все-таки Гараев был рад его приходу — на таком холоде даже приближение человека согревало. И не сразу Григорий заметил, что Синицына беспокоит какой-то чирий. Вернее, он вообще не понял, что подменный пришел к нему со своим разговором.
— Я на прошлой неделе стоял на пятом — и ко мне снова приходил Джумаев, тогда он был подменным… Совсем не пойму я этого Учителя! Какого он ходит?
— А что такое? — весело спросил Григорий.
Учителем Джумаева нарекли за его гражданскую профессию. Он был высоким и молчаливым, с красноватыми глазами. Он тоже был «молодым». Синицын покосился на Григория, будто быстро соображая, стоит ли говорить дальше.
— Понимаешь, он не первый раз приходит ко мне… Сначала просто разговаривал, потом по плечу хлопать начал, по ногам. Бороться начинал, чтоб, дескать, согреться. И все сзади обхватить пытался, да прижать…
— А что это значит? — замер Григорий.
Синицын замолчал, он отодвинул слегка боковую раму в сторону и уставился в белый туман и черную ночь… Лицо его вдруг дрогнуло, будто перед слезами.
— Он меня изнасиловать пытался…
— Что-о? — все равно вырвалось у Григория, хотя все он уже понял, но пытался сдержать самого себя, чтобы не назвать это первым.
На зоне есть — и тут что ли?.. Геннадий, встревоженный резким удивлением Григория, заметался по вышке, будто согреваясь. Не этого хотелось ему, но отступать было поздно.
— Он мне, гад, в ухо дышит и шепчет, давай попробуем, один раз… А что попробуем, говорю. Да ты что, не понимаешь, что ли? И руками в брюки лезет… Я едва отбился. Он снова обещал прийти.
Гараев молчал. Он не знал, как сказать — и что. И до каких пор все это будет продолжаться? Разве уже не достаточно?
