Передо мной стоял весьма крупный детина лет тридцати пяти отроду и внимательно, как редкую бабочку, рассматривал моё лицо. Неожиданно он замахал ладонью перед моим лицом.
– Сколько пальцев?
– Четыре.
– А теперь?
–Тр… – силы окончательно покинули меня.
– Понял, понял, три… Ну ты и урод!
Ни послать куда подальше, ни нахамить в ответ я не мог. Однако детина, против ожидания, не издевался. Он резво сбегал куда-то и притащил что-то плоское, пластмассовое. Став у изголовья, развернул эту штуку ко мне, и я увидел старое, с частично осыпавшейся амальгамой, зеркало. А вот в зеркале…
Никаких сомнений – это было моё отражение. Несколько похудевшее, синегубое, поросшее клочковатой шерстью средней небритости, в меру бледное и с одним лишь новым дополнением – на месте правого глаза была опухшая, сочащаяся то ли гноем, то ли сукровицей, багрово-мерзкая дыра.
– Насмотрелся? – зеркало исчезло, явив перед собой снова лицо этого неизвестного мне человека. – Даже не знаю, как тебя назвать – Счастливчик или Кривой. И то, и другое тебе отлично подходит. Будешь Кривой – мне так больше нравится. Хотя и везения тебе не занимать! Одна пуля по башке лишь чиркнула, погладила только, царапина осталась; другая через мягкие ткани правой руки прошла, тоже без серьёзных последствий; а третья рикошетом от платформы прямо в глаз угодила, на излёте… И не убила ведь! Граммульку до мозга не дошла! Кровищи ты потерял даже не знаю, сколько. А переливать тебе и нечего. До конца не верили, что выживешь, а ты – вон! Моргаешь лупеткой своей и жрать, небось, хочешь? Ну, с этим пока погодим. Я сейчас тебе дырки фурацилином промою, перебинтую и лежи, доктора жди. Он скажет, что с тобой дальше делать.
Как меня промывали, мазали какой-то мазью, бинтовали – почти не помню. Лимит моих сил на сегодня был исчерпан полностью. Однако и забвение облегчения не принесло. Урывками проносились странные видения: вот я, маленький, зачем-то лезу на забор; вот Зюзя скалится неизвестно на кого; вот птица дрозд пляшет ламбаду в одиночестве, да ещё с коленцами; вот лампочка – она тухнет и зажигается, тухнет – и зажигается, вызывая истерику и слёзы…
Постепенно бред перешёл в тревожный, не глубокий сон, из которого меня традиционно вывели голоса.
– Ну, как тут эти, пленные?
– Нормально, Евгений Юрьевич. Тот стабильно тяжёлый; этот, без глаза – вроде на поправку идёт. Делали всё, что вы наказывали.
– Хорош врать. Знаю я, что вы и как делали в моё отсутствие. Доложили уже. Надеюсь, нет нужды напоминать, что тут никто никого не держит? Мне лично ученики без надобности. Сами знаете – вы тут не по своей воле учитесь, я не по своей воле учу. Поэтому давайте максимально быстро доведём наши отношения до расставания. Чтобы в последний раз такое было…
