— Ай забыл, как жили? — хмуро сказал баевский мужик и показал на кудель. — У тебя вот лишняя — продаешь, у меня не хватает — покупаю. Прялки у баб не шумят, прясть им нечего. — Он был такой же мокрый, как и отец, усы повисли, губы синие от холода.
— И я продаю не лишнее, — сказал Дмитрий. И голоса у них были похожи — какой-то угрюмой и привычной жалобой.
Однако, получив за кудель деньги, отец заметно взбодрился. И пока искали лавку с одеждой, он купил фунт калача, разломил и половину протянул Степану.
— А это гостинец для Ильки, — сказал он, пряча другую половину за пазуху.
В одежной лавке, пока Степан жевал калач, Дмитрий выбирал пиджак. Выбирал долго и придирчиво, как Иван — сапоги. Щупал, мял, разглядывал подкладку, пуговицы. Но вот велит снять зипун и примерить пиджак. В сухом и мягком пиджаке Степану сразу сделалось тепло.
— Тятя, я его не сниму, — сказал Степан.
— Ладно, походи пока.
Опять пошли по ярмарке. Но теперь Степан не замечал дождя. Ему было тепло и сухо. И еще ему казалось, что все люди только на него и смотрят. Да и как не смотреть?! Такой пиджак есть не у каждого. Сукно толстое, темно-синее. По бокам два кармана. Пуговицы в два ряда черные, блестят. Сам пиджак Степану ниже колен. В таком пиджаке не замерзнешь в любой мороз!..
6
Утром на другой день братья проводили отца. У въезда на мост через Суру Дмитрий остановил лошадь, все слезли с телеги. Степан, которому не терпелось начать новую городскую жизнь, вдруг испугался этой самой желанной жизни и стоял, крепко ухватившись за грядку телеги. В новом пиджаке было тепло, не чувствовался знобкий ветер, и как бы хорошо теперь было ехать вместе с отцом на телеге! Ехать домой, в Баевку. Михал и Петярка Назаровы умерли бы от зависти... Вчерашний день на ярмарке его оглушил, смял всякие мысли о красках, об иконах. Все говорили только о хлебе, о конопле, о картошке, о деньгах; какие уж тут краски, какое художество!.. Страшно об этом и думать, а не то что сказать вслух. Да и рисовать уже не хотелось. Степан косо глядел на город, облепивший гору. Странно, сегодня он не возносился вверх, а точно готовился обвалиться на Степана, подмять, задавить, а Воздвиженский собор так, кажется, и покачнулся...
Отец встряхнул его за плечо.
— Ну давай, Степа, прощай пока. — Ему, видать, тоже не по себе оставлять сына в городе — голос его был необычно глух. — Слушайся Ивана... — И боком залез на телегу. — Ну, поехал я... — И тронул лошадь.
