— Как же не заметить, Данило Иванович, такая дружба между людьми не всегда случается...
К вечеру разыгралась поземка, усилился мороз. Внук ушел ночевать к своему другу, а Данило Иванович сидел у теплого комелька и рассказывал Ильиничне о деревне, в которой он родился.
— А ведь я, Ильинична, уже тридцать пять лет как не был на родине. Последнее время все думаю, все вспоминаю, какие у нас реки, а леса, ягоды, грибы!.. Поедем весной, Ильинична, там у меня полдеревни родственников. Смотришь, останемся... Смотришь, поработаем еще, я же в молодости курсы пчеловодов окончил, помнишь?..
— Как не помнить. Давно это было. Забыл небось все.
— Вспомню, Ильинична, еще как вспомню...
Данило Иванович представлял, как он удивит всю деревню своим приездом, как разыщет друзей детства, родню. «На родине всегда найдется родной человек».
Чем он больше думал, тем радостней становилось на душе, а мысли обгоняли одна другую, и все необычные, интересные.
— А как же Внук и Жук? — спросила с беспокойством старуха.
— С собой возьмем. Имеем же право... Вот скорее бы весна.
— Недолго осталось, Данило, сколько тут — два месяца, туды-сюды, и жаворонки прилетят, доживем...
«Ишь какая у меня Ильинична, клад, а не старуха. Надоть ей с пенсии полушалочек потеплее купить, все радость будет».
Ноябрь начинался обычно: холодные дожди, серые туманные вечера и грязь, грязь непролазная. Но этот вечер в ноябре выдался на славу. Красное большое солнце опускалось за одиноким собором, стоявшим у самой реки, вокруг собора росли раскидистые клены и широколистые, под стать острым церковным шпилям тополя. И там, где кончалась огромная, похожая на океанскую льдину туча, словно в узкой, но длинной на весь горизонт, полынье плавало это большое осеннее солнце.
Постепенно вечер густел, с каждой минутой мягкая краснота заката блекла, отражение ее, покачавшись на упругих волнах реки, повисев над обрывистыми берегами, перекинулось на почти обнаженные ветви кленов, тополей. Сохранившиеся листья заблестели, покрылись красновато-желтым светом, и тут же посветлели бронзовые луковицы собора, а потом свет зари, угасая, поднялся вверх.
Андрей Варопаев постоял еще некоторое время у реки, наблюдая за падающими листьями, и, швырнув плоский голыш в воду, пошел берегом, а потом свернул к первым домам улицы.
«Надо заглянуть к Лиде, наверно, ждет девка», — он обогнул мутноватые лужи, выбирая дорогу посуше.
— А ее уже нет дома, ага! — услышал Варопаев. Он оглянулся, надеясь увидеть, кому принадлежит этот писклявый голосок, но поблизости никого не было.
