Или, к примеру, сидим мы с руководством дома культуры в одном из городков под Пензой, казалось бы, ничто не предвещает, пьем чай. Я рассказываю о Колыме, а мне в ответ – что тут буквально рядом целая дивизия в 1942 году умерла, то ли 10, то ли 15 тысяч человек – от голода. Она тут была на формировании, людей привезли с юга, в чем были, не кормили и не выпускали – ну, зимой почти все и умерли (кто хочет, может поискать по интернету – гибель 37-й стрелковой дивизии, ст. Селикса).
То есть за холокостом, вообще-то, совсем необязательно ехать в Магадан – он тут у нас везде, только копни (порой в буквальном смысле).
Однако уже давно вся эта тематика вызывает у обывателей агрессивное неприятие. Первая реакция – уже звучавший агрессивный вопрос «А мы тут при чем?!». Если в ответ указать на то, что все делается в память о безвинно погибших, надо ведь почтить ее, неужели не жалко – обыватель смягчится, но не слишком. Самые умеренные согласятся, что почтить надо, но тихо и как можно незаметнее: «Зачем акцентировать?» А самые резкие – просто обвинят в русофобии. На удивленный вопрос, при чем здесь русофобия, следует, как правило, уверенный ответ: «Ну как же, они ведь нас в этом обвиняют!» Далее следует, очевидно – «а мы тут ни при чем!», и на этом круг замыкается.
Истоки такого странного отношения следует искать, видимо, в уже описанном извечном разделении постсоветского народа на «мы» и «они».
В «нас» обыватель видит себя и весь прочий «простой народ», а «они» – это власти предержащие, те, кто распоряжается судьбами и на кого обыватель испокон русского веку не имеет никакого (как он считает) влияния.
Отсюда и идет неприятие всех форм увековечивания памяти о жертвах нашего собственного холокоста, проходившего, впрочем, примерно одновременно с гитлеровским. Во-первых, он содержит в себе весьма неприятный намек на возможность подобной участи и с самим русским зрителем – наш провинциал кожей чувствует оккупационную природу окружающей социальной действительности и свою беспомощность в противостоянии с ней. А во-вторых – русский обыватель отбивается от этой Памяти, поскольку считает ее попыткой возложить на него чужую вину. Ведь все это делали они! Извечные «они», слово, которым у нас в провинции традиционно обозначают власть и чиновников.
В этом, конечно, виден глубинный инфантилизм российского жителя – полный уход от ответственности за собственную социальную жизнь. Российские обыватели – взрослые как бы наполовину: они прекрасно ориентируются, прекрасно управляют собственной жизнью, так сказать, в ближайшем окружении – дом, работа, семья. Однако во всем том, что шире этого и касается более глобальных государственных проявлений, русский обыватель проявляет полный фатализм и покорность судьбе.
