Неизвестный Дзержинский: Факты и вымыслы | страница 33
Иногда под влиянием возбужденного воображения, я рисовал в потемках разные образы и как-то нарисовал такую краснокожую, цвета вареного рака, пасть, которая стала у меня перед глазами расти и я, испугавшись своего собственного создания, громко закричал. Вспомнилось детство в Дзержинове.
Однажды было такое видение. Я спал на лежанке, Ночь была лунная, и когда я проснулся, лунный свет падал на устье печки, которая была неподалеку от моих ног. Проснувшись, я некоторое время любовался необычными световыми эффектами. Как вдруг я вижу в лунном свете Альдону, которая уже уехала в Вильно навсегда. Стоит она у печки и заплетает косу и улыбается мне, и ее белые, как чеснок, зубы сверкают в лунном свете. Я нисколько не испугался этого видения и долго любовался им. Все виделось явственно, как не могло быть видимо при лунном свете. Я даже играл со своей иллюзией или галлюцинацией, закрывая и открывая веки. Когда я прищуривал веки, она приближалась ко мне, все заплетая косу, а когда открывал, то она удалялась к печке. Чего мне было бояться, когда мать почти рядом равномерно дышала? Но я повернул голову, чтобы взглянуть на мать, и вдруг — о, ужас! — вижу, что другая мать стоит у моей постели на коленях и смотрит на меня. И я вижу даже мелкие веснушки на ее лице. Тут я не выдержал и громко закричал. И то, и другое видения исчезли, а мать, проснувшись, стала меня успокаивать.
Утром я рассказал в чем было дело. Но на сей раз никаких мистических объяснений не было предложено. Мать на это взглянула вполне рационалистически: «Глисты. Надо дать отвар цитвору с медом».
Феликс Дзержинский посвящал Юлии Гольдман стихи, написанные в лучших традициях польской романтической поэзии. Стихи, как и часть дневника Феликса, сохранились в частном архиве графа Богдана Яксы-Роникера в Варшаве. Для тех, кто знает польский, привожу фрагмент в оригинале:
F. Е. D.
Я попробовала сама перевести его на немецкий язык.
F. Е. D.
Холодная, безраздельно принадлежащая одному ему пани — идеал. Она ничего не попросит, никому не расскажет, не расцарапает спину в порыве страсти. Она — вершина на которую можно молиться и служить. Монблан духа!