- Боже мой, как я глупа, как я глупа!…
Днем, когда уже похоронили Ирму, пришел лейтенант. Убитым горем родителям, которые с застывшими лицами сидели в гостиной, он сказал, калеча немецкие слова:
- Я разрешаю вам пойти поработать в огороде.
Четыре года прошло с тех пор. Сумасшедших, лихорадочных четыре года, когда она уже думала, что все утрачено так же бесповоротно, как бесповоротно погибла ее сестричка. Сколько раз впадала она в совершенное отчаяние, сколько раз выбиралась с самого дна отчаяния на поверхность жизни, чтобы снова погрузиться в темные недра неустройства! Но со временем жизнь вокруг как-то упорядочилась, она и сама не заметила, как Германия снова становилась такой же самодовольно аккуратной, точно расписание поездов, которое никогда не изменялось. На смену неустроенному быту и разрушенным городам и селам приходил новейший, принесенный завоевателями комфорт, приходило новое счастье, дружная семейная жизнь становилась все более модной, случайные связи ценились невысоко, уцелевшие мужчины после долгих тяжелых скитаний возвращались назад и приставали к родным берегам, а за ними потянулись и женщины, эти порожденные войной и поражением трагические куртизанки, что на утлых челнах надежды носились по бурному морю непродолжительного счастья. Все стремилось к тихой гавани, становилось на якорь для длительной стоянки, выбирало место по вкусу. Гизела тоже кинулась за всеми, пока была молода, пока еще могла получить свою лакомую частицу. Ей повезло сразу. На ее объявление в газете откликнулся такой мужчина, о котором никогда не мечтала и в самом шальном сне. А когда она, поддавшись непреодолимому искушению поставить еще на один номер, послала свою фотографию какому-то неизвестному, пообещавшему с газетной полосы дикий темперамент и успокоение всех желаний, то - о, диво! - оказалось, что в обоих случаях она имела дело с одним и тем же человеком, и он тоже узнал ее из множества претенденток, отличил и предложил свидание. Две заблудшие немецкие души, пережив целые одиссеи скитаний, должны были теперь встретиться за тихим столиком ресторана «Жаворонок», в старинном зале с позолоченными лепными потолками; золотое сияние будет струиться с их лиц, сдержанный гомон зала сопровождать их беседу, их столик станет пересечением всех завистливых взглядов, местом, к которому станут адресоваться все вздохи и невысказанные сожаления о том утраченном, которое уже не вернуть.
Одевалась с особой тщательностью. Примерила белое атласное платье, оголявшее ее крепкие красивые плечи, плечи теннисистки. (Когда это было! Она с Вильфридом познакомилась на теннисе. Была тогда студенткой, а он уже практиковал как врач. Оба ходили на теннисный корт. Были незнакомы. Как-то она попросила его подержать ракетку, пока поправит перед зеркалом прическу. С тех пор уже не расставались.) Повертелась перед зеркалом, почему-то показалось, что платье удлиняет ей спину, под плотным лоснящимся атласом спина теряет округлость, становится плоской, как доска. Стянула через голову, отбросила, стала примерять блузки и юбки. После некоторых колебаний остановилась на черной обтягивающей юбке и простой, застегнутой под горло блузке. Чем меньше она покажет себя, тем больше его раздразнит. Если он понимает в женщинах, то должен знать, что t настоящая женщина может соблазнить даже тогда, когда покажет из-под одежды один-единственный палец и не поманит, а только шевельнет им.(Взяла черную лакированную сумочку, еще раз прошлась по губам палочкой губной помады.
