Так и капитан Шепот, если бы попробовал анализировать или хотя бы перебрать в памяти все те годы, что прошли после его ранения на границе, и борьбу за жизнь в госпитале, то он вынужден был бы вновь пережить это время, которое представлялось сейчас почти бесконечным, а потому и перезабытым в основном. Было что-то из детства. Помнил отца, а еще больше страх за отца. Вспоминал ветреный пригорок, сержанта Прогнимака и скрюченные дубки. Галю Правду забыть не мог никогда, но вспоминать старался как можно реже. Искать ее не имел времени. Тогда, после госпиталя, надеялся, что она его найдет. О нем так много писали в газетах. Помещали его портрет. К его фамилии чаще всего добавлялось слово «подвиг». Она не могла не прочитать. Она даже имела право истолковать тот подвиг как совершенный во имя нее. А может, была настолько мудра, что знала: не думал о ней, когда дрался с бандитами. Как бы там ни было, а Галя не отозвалась. И учитель Правда не говорил адреса старой Шепотихе, и Миколе тоже не дал, когда он приехал на поправку домой и долгие вечера просиживал в заваленной книжками хате учителя, слушая любопытные побасенки об античном мире.
Мог уйти тогда из пограничников, но отказался. Хоть и пугала его пограничная обособленность от мира, похожая на одиночество чабана на полонинах или горного проводника, который всю жизнь сопровождает пришлых из долин альпинистов, но всякий раз хочет возвратиться в горы. Почему? Тогда жило пугливое чувство собственной ненужности везде: думалось, что только на границе твое место, только там ты сможешь что-то сделать. Так летчики, привыкшие к небу, боятся земли, боятся остаться на ней навсегда, им кажется, что на земле они погибнут из-за своей ненужности, как гибнет челн, выброшенный на берег. Но о страхе перехода в новое бытие не говорит никто - вместо этого на все лады расписывают преданность человека мечте, призванию, велению сердца.
Так что тогда он не проявил никакого мужества, пожелав остаться пограничником. Наоборот, он мог теперь признать, что поступил как слабодушный. Уже впоследствии, когда у него была возможность выбора и когда надо было во имя своей службы отречься от приятных и даже необходимых вещей, - он отрекался легко и свободно. Тогда это было мужество и твердость, но они носили характер будничный, никто их не замечал, да и для самого Шепота проходили эти отречения почти незаметно. К тому же, отрекаясь, он не обкрадывал себя и не обеднял, так как всегда умел находить что-то новое и не просто эквиваленты привычного счастья, а качественно иные, новые, которые обычным людям и во сне не снятся.
