Голоса сплетались в странно крепкие сети, и на сетях тех покачивало Миколу, убаюкивало, погружало все глубже и глубже в сон, словно спал и не спал, слышал голоса, различал слова, улавливал смысл неторопливой беседы, даже сам охотно вмешался бы в разговор, но тут оказывалось, что он отделен от разговаривающих волнистой стеной сна, сети укачивали его так же тихо и нежно, он летел над страной забытья, полумертвый-полуживой, и не знал, когда все это кончится и чем кончится.
- Зачем для одного человека столько драгоценного металла? - вяло возмущался один голос. - Стоит ли человек таких трат?
- Человек стоит всего. Даже если бы за одного человека отдать золото из всех сокровищниц мира, то и этого было бы мало, - убеждал другой голос.
Однако первый не соглашался.
- Слова! Надо смотреть на вещи реально. Была страшная война. Мы с тобой были на ней, и весь народ был. Какими вышли мы из войны? Не мы с тобой - покалеченные, может, навсегда - а все? Бедные вышли - вот какие. Где взять золото, чтобы купить нужные уникальные станки вместо разбомбленных фашистами? На какие деньги строить пароходы и тракторы. А тут тебе лежит парень, в которого мы всаживаем целых полпуда уже не золота, а платины!
- Граммы какие-то, а ты - полпуда!
- А сейчас и граммы полцарства стоят! Дужку ему вместо брови из чего сделали? Из платины! А зачем? Для красоты? Орден дают. Из чего он сделан? Из золота и платины.
- Тебе и на орден жалко металла?
- Не жалко, но все же…
- Ты злишься на свои раны. Выздоровеешь - тогда…
- А когда мы выздоровеем?
- Профессор знает…
- Если бы был господь бог, и тот бы не знал, де то что профессор! Мы уже с тобою сколько здесь лежим? Люди о войне забывать стали, а мы лежим… Теперь еще этот парень. Хороший парень. Для такого и пуда золота не жаль. Только бы он поправился.
- Ты же только что ворчал на парня, жалел платину…
- Э-э, чего только не ляпнешь лежа!
Миколе так хотелось спросить их, о ком речь, поинтересоваться, кому это вместо надбровной косточки вставили платиновую дужку, и кого наградили орденом, сделанным из платины и золота, и что это за орден. Микола вообще не знал, из чего делаются ордена, но он не мог вступить в их разговор, так как еще только пробивался к живым. Может быть, никогда он не возвратится к живым, а так и будет находиться в полубессознательном состоянии? Кто знает?
Теперь город имел все, что полагается порядочному, исполненному самоуважения и чванства городу: магистрат, собор, университет, полицию, похоронное бюро и банк, нотариальные конторы, адвокатов и докторов с прекрасными, еще довоенными вывесками, магазины колониальных товаров и женской и мужской конфекции, имел чиновников и солдат (правда, еще не своих, но дружественно настроенных и щедрых, щедрых), имел соответственное количество дансингов и ночных клубов, были в нем инвалиды войны, вдовы, были богатые промышленники и респектабельные проститутки, были музыканты и философы, и, ясное дело, был свой сумасшедший. Последний, как это ни странно, отличался от всех не только своим помутившимся разумом, но ещо и необычной судьбой. То был взлохмаченный еврейский парнишка, фамилия его была не то Кремер, не то Бремер, а может, Тремер - никто не знал в точности и не интересовался, - его родители погибли в Освенциме, там погибло все самое дорогое для него, все его прошлое и будущее, он спасся каким-то чудом, его просто не успели сжечь в кремационной печи, он уже стоял перед входом в крематорий, когда налетели советские войска и освободили всех, кто был в этом новейшем аду, но его разум остался там, он как бы испепелился в кремационной печи, в том низеньком и длинном, обложенном огнеупорным кирпичом сооружении.
