И слава Богу! Ни я, ни даже Кузнецов не знали, что мой «соавтор», по слухам, подвизался на службе пресловутым «органам». Его долго побаивались. Даже десятилетия спустя, узнав, что я написал фельетон о его книге, редкостной по своему стилистическому убожеству и по неоднократным следам то ли крайне небрежной работы, то ли деятельности бригады литературных негров (не сумевшихсвести концы с концами, убрать целиком совпадающие пассажи из разных глав и т. п.), весьма расположенная ко мне критик Сара Матвеевна Штут сочла нужным предупредить меня, какого опаснейшего врага я себе наживу.
Я, было, внял доброму совету, поколебался... и все-таки не удержался, разве что опубликовал свой опус «Раскрыв... показал» не в «Литературной газете», как сперва намеревался, а в журнале «Вопросы литературы» — к великой радости Корнея Чуковского, почерпнувшего оттуда несколько красноречивых примеров «канцелярита», как он окрестил подобный метод выражаться.
В 1950 году я заканчивал институт, и Кузнецов попытался даже устроить меня на работу в «Правду», но (увы, или, скорее, слава Богу?) подвели «анкетные данные». Тогда, думаю, опять-таки не без его участия, меня пригласили в журнал «Огонек» заведовать отделом критики и библиографии (отдел состоял из одного человека — меня же).
Переговоры со мной вел заместитель главного редактора Евгений Михайлович Склезнев, несколько месяцев спустя умерший.
Тогда возглавлял журнал Алексей Александрович Сурков.
И тут я надолго отвлекусь от собственной персоны.
Случилось слышать об одной брюзгливой даме, у которой в записной книжке многие знакомые с адресами и телефонами «столпились» на страницах под грифом «С». Вместо объяснения владелица столь оригинального алфавита только отмахивалась:
— А! Все они — сволочи...
Схожее впечатление возникает порой при чтении некоторых трудов и мемуаров о минувшей советской эпохе.
Читаю автобиографическую прозу поэта, в прошлом хлебнувшего лиха, но сейчас вполне благополучного и даже «модного». Рассказывая о встрече после долгой разлуки со своим знаменитым собратом, он пишет, что в Бродском его особенно тронула «верность классовому чувству»: те, кого тогда (в доперестроечную пору —А.Т.) «печатали», так и остались... «теми, кого тогда печатали».
И впрямь, в ту пору написанное обоими (да и не только ими) не публиковалось; в издательской рекламной аннотации к цитируемой книге сказано, что минувшая «эпоха всеми силами пыталась очернить, ославить их».
