Лет десять спустя образованнейший умница, великолепный германист, ставший впоследствии и прозаиком, Сергей Львов как-то развивал мне свою теорию, согласно которой многие тогдашние браки заключались по той причине, что пришедшие с войны смешивали, путали свой восторг перед возвратом к обычной, нормальной жизни с отношением к встреченным в это время женщинам. Возможно, что-то от этого «мировосприятия» сказалось и в моей влюбленности в Лиду, через год ставшую моей женой, увы, отнюдь не в благоприятных житейских обстоятельствах.
Она кончала университет, я был еще только первокурсником. Отношения с моей матерью стали напряженными, Лидиной же я совершенно справедливо представлялся не лучшей «кандидатурой». Косо посматривали на случившееся и многие из моих родственников. Полвека с лишним спустя Катя Старикова в своих, в целом очень хороших мемуарах «В наших переулках» сочла возможным написать, что «многое в этом браке» казалось ей тогда для меня оскорбительным(?!).
«Новобрачные» крайне нетвердо стояли на ногах, а между тем уже в следующем, 1947-м году обзавелись ребенком, которого в память погибшего Лидиного брата-летчика назвали Владимиром (дома же всю жизнь именовали Димой). Наши первые годы были очень трудными, о чем, пусть и с некоторым комическим преувеличением, повествует такая «внутрисемейная» частушка:
Есть у нас, есть у нас
Двадцать шесть рублей.
Нам на них надо жить
Двадцать восемь дней.
Что нам есть? Что нам пить?
Как вообще мы будем жить?
Ай-люли, ай-люли,
До чего же мы дошли!
Однако жили дружно. По понятным причинам поневоле стали домоседами. Одним из ближайших наших друзей в эту пору сделался Катин одноклассник Алеша Стеклов, подробно описанный в ее уже упомянутой книге. Тяжело переживавший ее замужество, он перешел в наше «подданство». Был в самых добрых отношениях с горячо сочувствовавшей ему Лидой, возился с маленьким Димкой, и, будучи прекрасным фотографом, сделал много снимков этого простодушного и веселого существа, в котором мы-то просто души не чаяли.
Некоторые Димкины «высказывания» ранних лет сохранились в моих старых блокнотах.
Сидит на горшке, держа в руках игрушечного зайца, и «свирепо» говорит: «Хочет съесть!» (то есть Дима — зайца). Потом обнимает его: «Жалко!»
Лида лежала, согнув ноги в коленях. Он посмотрел: «Дом!» Потом так и просил: «Деяй (делай) дом!»
Упал и важно произнес: «Упал Владимир!»
Случайно ударил Лиду своей круглой головой в ухо. «Мне больно» — сказала она. «Потепи (потерпи)!».
