Владимира Ильича ждали дома с нетерпением. Как только он перешагнул порог, он. внес с собой живость и веселье. Начал рассказывать о своих последних злоключениях, и прежде всего об этом «старом плуте и дураке» — исправнике. Он был еще возбужден после этой схватки: «Хотел отобрать у меня заграничный паспорт, старый дурак, так я его так напугал департаментом полиции…», и Владимир Ильич весело захохотал».
К этому времени молодой Ульянов уже плохо соображал, что такое уважение к старому человеку, если тот придерживается других политических взглядов и всего-то стремится хорошо исполнять свои профессиональные обязанности.
Мысленно он уже был за границей, а деньги, которыми были туго набиты карманы, подгоняли в дорогу.
Письма от Ленина из-за границы перестали приходить, и Крупская не на шутку заволновалась. Уж кого-кого, а своего мужа она знала прекрасно: стоит им некоторое время пожить порознь, как он тут же забывает, что у него есть жена. Да и до жены ли ему, когда у него в голове такие фантастические планы!
Но Крупская всем своим нутром чувствовала, что ей надо держаться этого человека, что этот картавый, нудноватый, щупленький «товарищ» может дать ей что-то куда более важное и ценное, чем любой красавец, богач и прилежный семьянин.
В марте 1901 года срок ссылки Крупской наконец закончился.
Она вспоминает:
«Хотела ехать в Астрахань, к Дяденьке (Л. М. Книпович), да заторопилась.
Заезжали с мамой в Москву к Марии Александровне — матери Владимира Ильича. Она тогда одна в Москве была: Мария Ильинична сидела, Анна Ильинична была за границей.
Из Москвы отвезла я свою мать в Питер, устроила ее там, а сама покатила за границу».
«Покатила» — слово как нельзя наиболее удачное здесь. Но опять Крупская попадает в глупую и смешную историю. Она ожидала, что хоть здесь-то теперь Ленин ее встретит, как настоящий супруг, обрадуется. Но Ленин не был бы Лениным, если бы все так и оказалось.
«Направилась в Прагу, — писала Крупская, — полагая, что Владимир Ильич живет в Праге под фамилией Модрачек.
Дала телеграмму. Приехала в Прагу — никто не встречает. Подождала-подождала. С большим смущением наняла извозчика в цилиндре, нагрузила на него свои корзины, поехали. Приезжаем в рабочий квартал, узкий переулок, громадный дом, из окон которого во множестве торчат проветривающиеся перины…
Лечу на четвертый этаж. Дверь отворяет беленькая чешка. Я твержу: «Модрачек, герр Модрачек». Выходит рабочий, говорит: «Я Модрачек». Ошеломленная, я мямлю: «Нет,»то мой муж». Модрачек наконец догадывается. «Ах, вы, вероятно, жена герра Ритмейера, он живет в Мюнхене, но пересылал вам в Уфу через меня книги и письма». Модрачек провозился со мной целый день, я ему рассказала про русское движение, он мне — про австрийское, жена его показывала мне связанные ею прошивки и кормила чешскими клецками.
