, и церемония должна была вот-вот начаться. Я обменялся теплыми приветствиями с бывшими президентами США Джорджем Бушем
[81] и Джимми Картером
[82], оба они сыграли свою роль на долгом пути к миру. Позади меня находились президент Билл Клинтон
[83], председатель Ясир Арафат
[84] и премьер-министр Ицхак Рабин
[85], которые готовились взять на себя историческое обязательство стать порукой достигнутому миру.
«Дамы и господа, вице-президент Соединенных Штатов Альберт Гор – младший; его превосходительство Шимон Перес, министр иностранных дел Израиля; господин Аббас[86], член исполнительного совета Организации освобождения Палестины».
Мы вышли из Белого дома на широкую Южную лужайку, перед нами собрались тысячи зрителей, а также телеоператоры и репортеры из новостных агентств со всего мира. Когда президент Клинтон приветствовал нас по случаю «исторического события и надежды», я вспомнил первое решение, которое позволило нам вступить на долгий, неизведанный путь к миру. Но не решение тайно связаться с палестинцами, и не наши предыдущие попытки договориться с противниками. В тот момент я мысленно отправился почти на сорок лет назад – в то время, когда мы с Бен-Гурионом плыли в одиночестве по морю противостояния.
Все началось 24 октября 1956 г. на вилле в Севре, где представители французского и израильского руководства собрались, чтобы завершить разработку плана Суэцкой операции. Мы с Бен-Гурионом стояли в одном из просторных помещений особняка; это был одновременно бальный зал, художественный музей и элегантный салон. Тем временем министр иностранных дел Франции Кристиан Пино[87] и министр обороны Морис Буржес-Монури погрузились в беседу, но не были заняты чем-то конкретным. Я почувствовал: вот он, идеальный момент.
Повернувшись к Бен-Гуриону, я очень тихо сказал:
– Думаю, я смогу сделать это сейчас.
Он слегка кивнул мне в знак согласия. Я глубоко вздохнул.
Я подошел к джентльменам, к тому времени ставшим нашими друзьями, и задал вопрос, который застал их обоих врасплох. Я хотел обсудить одно из самых амбициозных устремлений Израиля: вступить в ядерную эру. Для этого нам нужно было кое-что от Франции – кое-что такое, чего ни одна страна в истории никогда не дарила другой.
Наш интерес к ядерной энергии появился не вчера. Она давно стала предметом нашего с Бен-Гурионом интереса, задолго до судьбоносного разговора в Севре. Никто из нас не был экспертом по ядерной энергетике; в лучшем случае мы были энтузиастами. Но мы оба видели большой потенциал в ее мирном использовании. Бен-Гурион считал, что только наука способна компенсировать то, в чем отказала нам природа. У Израиля не было нефти, не было доступа к достаточному количеству пресной воды; ядерная энергия могла стать решением обеих проблем. Такие страны, как Франция, уже использовали ее не только как надежный источник энергии, но и для опреснения соленой воды. Он, как и я, полагал, что передовые технологии обладают огромной интеллектуальной и экономической ценностью. Мы верили, что, инвестируя в новейшие разработки, взращивая таланты и предоставляя фундаментальные знания в университетах, сможем дать импульс лучшим умам нашего народа.
