Он говорил так спокойно и дружески, что Буркхардт отбросил свои сомнения.
— Коли ты меня понял, то все в порядке, и нам незачем начинать сначала. Ты рассказал мне, как все получилось и как дело обстоит сейчас. Значит, ты сохраняешь свой брак, хозяйство и вообще теперешние обстоятельства только потому, что не желаешь разлучиться с Пьером. Так?
— Да, именно так.
— А как ты представляешь себе дальнейшее? Кажется, вчера ты намекнул, что боишься со временем потерять и Пьера. Или нет?
Верагут горестно вздохнул и подпер лоб ладонью, но продолжал прежним тоном:
— Возможно. Вот самое больное место. По-твоему, мне лучше отказаться от мальчика?
— Да, конечно, да! Он обойдется тебе в долгие годы борьбы с женой, и она вряд ли отдаст его тебе.
— Возможно. Но пойми, Отто, он — последнее, что у меня осталось! Вокруг меня сплошные развалины, и умри я сегодня, кроме тебя, горевать будут разве что несколько журналистов. Я бедный человек, но у меня есть, все-таки есть этот ребенок, этот милый мальчуган, ради него я могу жить, его могу любить, ради него я страдаю и рядом с ним забываюсь в добрые часы. Вдумайся хорошенько! Все это я должен отдать?!
— Это нелегко, Йоханн. Дело чертовски скверное! Но другого выхода я не вижу. Сам посуди, ты уже представления не имеешь, как выглядит внешний мир, похоронил себя в работе и в неудачном браке. Сделай шаг и отбрось все разом, и ты вдруг увидишь, что мир снова ждет тебя, с сотнями чудесных вещей. Ты давно хороводишься с покойниками, потерял связь с жизнью. Ты привязан к Пьеру, спору нет, он очаровательный малыш, но это же не главное. Не щади себя, соберись и хорошенько подумай, вправду ли ты нужен мальчику!
— Нужен ли я ему?..
— Да. Ты можешь дать ему любовь, нежность, душевность — но во всем этом ребенок обыкновенно нуждается меньше, чем воображаем мы, взрослые. Мало того, мальчик растет в доме, где отец и мать едва знаются и даже ревнуют его один к другому! У него нет перед глазами доброго примера счастливой, здоровой семьи, он развит не по годам и станет странным человеком… А в конце концов, прости, в один прекрасный день ему придется выбирать между тобой и матерью. Неужели не понятно?
— Пожалуй, ты прав. Даже наверняка прав. Но думать об этом выше моих сил. Я привязан к мальчику и цепляюсь за эту любовь, потому что давно уже не ведаю иного тепла и иного света. Возможно, через несколько лет он бросит меня, возможно, разочарует, возможно, и возненавидит — как ненавидит Альбер, который в четырнадцать лет однажды запустил в меня столовым ножом. И все же еще год-другой я буду при нем, буду любить его, брать его маленькие ручки в свои, слышать его звонкий, как у пташки, голос. Скажи: я должен от этого отказаться? Должен?
