В основе сильной тревожности современного мира лежит страх смерти: того, что случится и как случится. Будет ли больно? Будет ли трудно? Будет ли чувство вины, сожаления, освобождения? Все люди боятся умирать, но, кажется, материальные ценности и наша склонность цепляться за ту жизнь, которую мы знаем, усиливают страх смерти и ее отрицание.
Мне стало интересно, как моя смерть в качестве Мингьюра Ринпоче повлияет на мое отношение к будущим переменам, на работу с непостоянством и физическую смерть – при условии, что мой ретрит окажется успешным. Интересно, как мастера из поколения моего отца подбрасывали дров в огонь? Многие из них хотели уйти в странствующий ретрит. Но после китайского вторжения в Тибет в 1950-х годах на лам, особенно тулку и держателей линии, легла огромная ответственность по сохранению традиции. Строительство монастырей в изгнании и обучение молодых монахов оказалось делом более важным, чем личные ретриты. Мне очень повезло, что я родился в Непале, и мне не пришлось испытать опасности бегства из Тибета. Мне также повезло, что к тому времени, когда я захотел уйти в продолжительный ретрит, тибетский буддизм уже достаточно прочно обосновался в Непале и Индии, и я мог на время отказаться от обязательств перед своей линией и монастырями, которые унаследовал от предыдущих воплощений. Работа по строительству монастырей, которую провели тибетские мастера старшего поколения, сделала этот ретрит возможным. Теперь, будучи в пути, я вспоминал о жертвах, которые они принесли, с новым чувством благодарности.
В недели, предшествующие моему отъезду, все, что я собирался оставить в прошлом, предстало как золотая гора, олицетворение всего, во что я верю и чем дорожу. Неделями мой ум метался от воодушевленного ожидания предстоящего к грусти, которая возникала при взгляде назад. Не раз я испытывал мгновения неуверенности, считая, что не смогу реализовать свой план. Даже в поезде в Горакхпур я колебался между твердой решимостью и сомнениями в том, хватит ли мне мужества обменять сияющую теплоту этой огромной любви на сомнительное гостеприимство улиц. Когда я чувствовал, что маятник слишком далеко уходит во тьму сомнений, я вспоминал разные истории, чтобы подстегнуть свою уверенность. Во многом я, как и все тибетские дети, знакомился с Дхармой через незабываемые рассказы взрослых. Один из них был о родственнике моего отца.
Будучи молодым монахом лет двадцати, этот юноша захотел увидеть Патрула Ринпоче, одного из величайших мастеров Тибета. Патрул Ринпоче предпочитал путешествовать один и часто пытался увильнуть от монашеских обязанностей. Больше всего на свете он хотел жить в горах, никем не узнанный. Он выглядел как нищий, его одежда походила на лохмотья, и его часто принимали за попрошайку. Не раз Патрула Ринпоче даже прогоняли от ворот тех монастырей, которые звали его давать учения. Он мог учить с трона настоятеля или быть отвергнутым; ему могли подносить лучшую еду, но могли дать и горсть ячменной муки и прогнать. Его устраивал любой вариант. Хотел бы я так натренировать свой ум, чтобы он стал столь же непоколебимым во всех обстоятельствах, принимая все, что возникает.
