Я вернулся в рощу у индуистского храма. Пока желудок урчал от голода, во мне бурлили эмоции, поскольку я принял отказ подать мне еды близко к сердцу. Какое безумие! Я работаю над тем, чтобы снять маски эго, чтобы познать, что они нереальные, что моя роль монаха нереальна, личность садху нереальна, и все же какая-то часть меня чувствует себя уязвленной тем, что я не получил того, о чем просил. Кто это? Избалованный ребенок Мингьюр Ринпоче? Уважаемый настоятель? Какая разница? Никакой. Их нет. Все пустотность, заблуждение, бесконечное ошибочное восприятие – понимание этой совокупности ярлыков – или, как сказал Нагасена, этого обозначения. Это значит: поскольку обусловленная совокупность, которую мы принимаем за «я», не существует на самом деле, нет ничего «реального», во что попадали бы стрелы. Поскольку наша природа пустотна по своей сути, боль, которую мы переживаем, мы причиняем себе сами.
Я выполнял медитацию на открытом осознавании. По сути, любая медитация работает с осознаванием. Если мы утрачиваем его, мы не медитируем. Оно подобно кристаллу или зеркалу, которое отражает различные цвета и ракурсы: формы, звуки, и чувства – это все разные грани осознавания, которые существуют в его сфере. Или же вы можете рассматривать осознавание как гостиницу. Все виды путешественников проходят сквозь него – ощущения, эмоции… Здесь рады всем. Без исключений. Но иногда путешественник доставляет некоторые неудобства, и ему нужна особая помощь. Голодные спазмы усиливали чувство уязвимости, робости, отторжения, жалости к себе, и этому гостю по имени смущение требовалось внимание. Смущение, возможно, более тонкое чувство, чем гнев, но его влияние на тело почти так же велико.
Медитируя на той или иной эмоции, мы должны устойчиво покоиться на каждом ощущении, как делаем это в медитации на звук. Просто слушаем. Просто чувствуем. Без комментариев. Когда ум покоится на дыхании, это превращает его в опору для состояния осознавания, и то же касается гнева, неприятия и смущения. Сначала я постарался соединиться со смущением, которое сейчас преобладало в моем уме.
Где оно, и как оно проявляется в моем теле? Я чувствовал давление застенчивости в верхней части груди. Если бы у меня было зеркало, я бы, наверное, увидел, что моя грудь стала вогнутой – я выдвинул плечи вперед, пытаясь стать меньше, словно желая скрыться из поля зрения других.
Я испытывал смущение: оно давило на веки, словно на них положили плоские камни, не дающие открыть глаза.
