Нет, Ушаков не понимал Пономарева.
— Ты меня удивляешь, — сказал он. — Да целлюлозу всегда продадим за рубеж! Золото, братец, золото!
Пономарев вновь рассмеялся, и этот тихий, казалось бы, безобидный смех действовал разоружающе:
— Кому продадим? — спросил испытующе он. — Американцам? Нужна она им, как собаке хобот. Отдельные фирмы отдельных стран возьмут по заниженным ценам двадцать тысяч тонн… Ну, пусть пятьдесят! Пусть сто! А Еловский завод и Березовский ЛПК производить ее будут полмиллиона. Назови меня дураком, но потребление кордной целлюлозы в той же Америке, в Англии, Франции, Германии не так уж велико. Гораздо скромней, чем мы думаем.
Ход мыслей Пономарева действовал удручающе. Где зарыта собака, Ушаков уже смутно догадывался. А Пономарев вновь преподнес пилюлю, да еще какую!
— Недавно пришлось говорить с директором одного из крупных бумкомбинатов. Спрашиваю: когда завалишь страну бумагой? Смотри, мол, сколько тебе целлюлозных заводов строят. Даже Байнур перед тобой на колени поставили! Говорит: зря старались. Так богу молиться, можно и лоб расколотить! Лишь для высоких сортов бумаги нужна целлюлоза и то не кордная, а вискозная. Ее получали и получать будут без такой воды, как байнурская!
Ушаков сидел минуту с неподвижным лицом. Вспомнилось, как в студенческие годы его по недоразумению избила шпана. Избила жестоко, и он пролежал в больнице почти две недели, возненавидел физическое насилие, с тех пор боялся открытых ран и крови… Но он узнал в больнице и другое: были люди несчастней его. Рядом лежал паренек, его сверстник, с голубыми глазами, девичьим лицом. Ушакова выписали, а парню не помогла ни одна из трех измотавших его операций. Он остался навек больным и горбатым.
После этого случая в минуты тяжелых раздумий о превратностях судьбы Ушаков не раз себя успокаивал: быть здоровым и сильным — вот великое счастье.
Сидя с Пономаревым и думая, что тучи неотвратимо сгущаются над его головой, Ушаков вновь бы мог утешить себя приевшимися изречениями. Мог бы. Но какая острее боль — физическая или моральная — было трудно теперь решить.
— Ты что нос повесил? — спросил Пономарев.
Ушаков откровенно вздохнул. Он не скрывал, что ему нелегко:
— Задал ты мне задачу.
— Извини дурака за откровенность. Не тебя хотел обругать, Крупенина! Возможно, не те у меня горизонты, не тот полет, но с Крупениным так и хочется схватиться. Человека гигантомания обуяла. Ему мировой рынок уже подавай, руками грести собирается золото. А старую туалетную бумагу хоть в химчистку неси. Раз в год ею торгует…
