Пурга свирепствовала третьи сутки. Тетерева и глухари зарылись в глубокий снег. В таежных падях и пихтачах прятались лоси, косули, изюбры. Волки и те не рыскали по тайге, если не принуждал к тому лютый голод.
В экспедиции, где было всего три домика да складской амбар, все ушли на поиски двух геологов, не вернувшихся из тайги. Остались Ершов, молодой якут Кеша и его русская жена с цыганским именем Зара. Остался Кеша не потому, что не хотел помочь поиску, Зара ошиблась, обещала сына родить через месяц и вдруг заохала, присмирела, заплакала.
Кеша надел широкие лыжи, подбитые оленьей шкурой, ушел в пургу. В двадцати пяти километрах на метеостанции жил врач, единственная надежда на помощь.
Ершов уже мог передвигаться от нар к печи, от печи к нарам. Кеша перед уходом наносил в избу дров, наполнил ушат водой, приготовил, как это велела Зара, большой чугун и ванну. В доме перегородок не было. Печь стояла ближе ко входу, во всех четырех углах — нары. В одном простенке — стол, в другом — подобие посудного шкафа, а в третьем — неизвестно как попавший сюда старый комод.
Ершов тревожно прислушивался к пурге за окном, а на противоположных нарах все громче стонала Зара.
Наступила полночь, пурга не стихала. Окна забило снегом, словно избу засыпало с крышей. У опушки жутко, протяжно завыли волки. У Ершова от поясницы к затылку пробежали мурашки. Хоть Кеша родился и вырос в тайге, но голодная волчья стая, к тому же в дурную погоду кому угодно помеха. Зарины вопли резали бритвой по сердцу.
— Потерпи, Зара, потерпи, — говорил он ей. — Все будет хорошо…
Зара крепилась, сколько могла, вновь стонала. Ему хотелось спросить, не рожала ли раньше она, но спросить не решился. Очевидно, Зара была лет на десять старше Кеши. Крепкая, сбитая, широкая в плечах — под стать своему мужу здоровьем и силой. Знал супругов Ершов сравнительно мало, но с первой же встречи заметил: таежник добр и заботлив к подруге и Зара к нему добра и приветлива.
— Родишь сына, Зара! Кеша-то будет доволен! Легко побежал на лыжах, скоро вернется. Чай пить будем. Спирт в моей фляжке есть…
Ершов пытался утешить, казаться не хворым, способным в любую минуту помочь. Он шаркал унтами по грубому полу из толстых плах, подбрасывал в печь поленья, подходил к столу, гремел чашками, кружками, отвлекал женщину от тяжелых дум.
А Кеша не шел, да и трудно было представить, как можно ночью в такую пургу дойти.
Крик Зары вонзился в виски, в поясницу, заставил от боли зажмуриться. Горячая волна прихлынула к лицу Ершова, на лбу выступил мелкий пот. Он вытер его рукой. Ощущение: словно размазал горчичное, липкое. Один на один в доме с ним человек. Не умирать же собралась Зара — рожать! Так с чего же трясется мужчина, пугливо прислушивается к каждому шороху, скрючился в три погибели?!
