— Жмет ногу, — сказала Ксения Петровна, показывая на туфельку с узким носком.
— О боже мой! Да снимите же их!
Она сняла туфли и, поджав под себя ноги, уютно устроилась в широком мягком кресле. Экран телевизора засветился, полилась тихая музыка. Транслировали концерт эстрадного оркестра.
Он сидел на диване, смотрел на нее через стол. Предложить ей сесть на диван не решался. Оркестр играл танго, и она спросила, танцует ли он.
— Неважно, — ответил Виталий Сергеевич.
— Идемте, я вас научу.
Она с озорством девчонки вскочила, положила оголенную руку ему на плечо.
— И все же, переводитесь в Бирюсинск, — сказал Виталий Сергеевич. — Начальник горжилотдела — поклонник искусства. Директор театра с ним на «ты»…
Он чувствовал запах ее духов, казалось, вдыхал вместе с ними бальзам, вливающий силу и молодость. Закрыв глаза и слушая музыку, склонился так близко, что губы его коснулись локона у ее виска. Он поцеловал этот локон, потом висок, потом щеку.
— Нет, нет, — сказала она, — не хочу гадко думать о вас, не хочу, чтобы и вы обо мне плохо думали…
Он выпустил ее и подал недопитый бокал:
— Вы говорили: прошел стороной, не утешил и не обидел. А если бы вдруг возвратился? Встретился завтра, сказал…
— Нет, нет! — отступила она. — Не надо так зло. Спокойной ночи. Я лучше пойду.
Он проводил до двери и, как только щелкнул замок, припал горячим виском к косяку. Все в нем бунтовало. Он понял: теперь он иной — он раб…
Когда вышли из здания аэровокзала, Ершов обратился к девчатам и Дробову:
— Теперь милости прошу ко мне на чай!
Марина и Дробов сразу согласились. Нерешительность проявила Таня. С одной стороны, ей хотелось взглянуть, как живет Ершов, сколько он имеет книг и комнат, с другой — давно исчезла непринужденность в ее отношениях с Дробовым, многое осложнилось, запуталось.
— Никаких возражений, Танечка, никаких! — объявил категорически Ершов.
И Таня, не понимая сама почему, не решилась ему возражать.
Ершов жил сразу за городом в первом поселке у Бирюсы, занимал трехкомнатный коттедж.
Гостей встретила юная хозяйка, девочка лет одиннадцати-двенадцати, большеглазая, в светлом сатиновом платьице.
— Катюша, мы очень проголодались! Ты нас накормишь?
И Катюша старалась в грязь лицом не ударить:
— Вот колбаса, вот буженина, Вот шпроты, вот сосиски, — говорила она, выкладывая все продовольственные запасы из холодильника на кухонный стол. — Кушать будем в зале? Да, папа?
— Ну, разумеется! Скатерть чистую доставай. Чайник я поставлю. В подвал мы сходим с дядей Андреем.
