— Вроде нет. Но можешь взять яиц.
Я усмехнулся и брякнул первое, что пришло в голову:
— К змеиной Пасхе красить будешь?
Нож в руках Лиды замер. Жена обернулась. Посмотрела на меня потемневшими глазами.
— Кто тебе сказал?
Её голос изменился, стал холодным и низким. В нём зазвучали металлические нотки, и я на мгновение растерялся.
— Да так… Услышал просто…
— От кого?
Лида побледнела, и теперь на меня смотрело чужое, мёртвое лицо. Впалые щёки, синяки под веками… Лицо утопленницы, что стояла здесь ночью на кухонном столе.
— От Лёпы, — признался я. — Дурачок который… Помнишь?
Жена давила меня взглядом. Я заметил, как сильно выпирают костяшки её пальцев, сжатых в кулак, в котором она держала нож. Острие дрожало в воздухе.
— Хорошо, — кивнула наконец Лида.
Её зрачки сузились. Мираж рассыпался, и жена вновь стала похожа на себя. Она отвернулась к тумбе и продолжила разделывать рыбу.
Я потоптался на месте. Затем осторожно подошёл к столу. Отодвинув стул, присел и посмотрел на Лиду. Затем сказал:
— Милая… Может, объяснишь?
Она проигнорировала мой вопрос. Вместо этого принялась ещё усерднее скоблить окуней, сдирая с них чешую. Кажется, это значило «нет».
— Милая… — повторил я. — Мы договаривались, что не будем сбегать от неудобных тем. Скажи, пожалуйста… Что такое змеиная Пасха?
Плечи Лиды дёрнулись, будто я произнёс непростительную мерзость. Перестав чистить рыбу, жена глубоко вздохнула, а затем произнесла:
— Сходи в магазин. Нам нужна мука.
— Лид…
— Сходи в магазин, — повторила она и добавила уже чуть мягче, — я всё объясню. Только позже.
В груди тлело беспокойство. Появилось чувство, будто я опять что-то делаю неправильно. Наперекосяк.
— Хорошо, — сказал, поднимаясь из-за стола. — Я мигом.
Взял куртку, валявшуюся на диване и подошёл к двери. У порога остановился. Ещё раз глянул на жену. Она даже не повернулась — застыла перед кухонной тумбой, на которой повсюду блестели рыбьи чешуйки и темнели кровавые разводы.
Прежде чем выйти на улицу, я заметил: Лида рассматривает что-то в отражении ножа.
По пути домой решил зайти к участковому. Чтобы не терять время, свернул с дороги, срезав путь через узенький переулок, который вывел меня на площадь.
Тут уже вовсю готовились к гуляниям, о которых утром говорил Юра. Мужики, матерясь и перешучиваясь, вкапывали в землю деревянный столб, весь покрытый сажей. Это был старый деревенский идол, который в обычные дни пылился под тряпками в доме культуры или, как здесь говорили, «в клубе». Только в конце сентября, каждую осень, столб доставали на свет и ставили на краю площади, подпирая бревнышками.
