Перед тем как заглянуть на огонек к Господину Кларе, отец объяснил нам, кем тот был до войны, чтобы внушить нам уважение к нему и подготовить к состраданию, которое следовало проявить к несчастному, если мы, конечно, не были монстрами. Он хотел, чтобы мы поняли: герои не всегда были такими жалкими. Как и то, что есть худшее горе, чем смерть. Перед тем как навсегда утратить свой чарующий голос в газовой атаке Первой мировой, Господин Кларе был выдающимся оперным певцом, царем и богом миланской «Ла Скалы», блистал в «Ковент-Гардене», слава его простиралась от дворца Гарнье до Санкт-Петербурга. Изящество облика, доведенные до совершенства манеры в сочетании с атласным халатом и женой, похожей на сморщенное печеное яблоко, прогиб ноги которой тем не менее свидетельствовал о том, что она также была не чужда Терпсихоры — составляли разительный контраст с тем, о чем он рассказывал еще более усиливающимся от воспоминаний о золотом голосе и красных креслах партера.
Даже если в конце концов этот призрак и вышел живым из преисподней, он все равно принес в жертву неумолимому Молоху самое ценное, чем только обладает певец — голосовые связки, а значит, свою подлинную жизнь. Он не пал на поле боя за Францию, но превратился с тех пор в свидетеля собственного угасания. Его крестом стала память о навеки утраченном даре. Стоило Господину Кларе замолчать, начинал звучать тоненький фальцет его жены. Как многие подруги известных личностей, она все еще пела ему дифирамбы, дабы продлить милый сердцу шумок, сопровождающий славу. Она рассказывала, каким он был красавцем, как его боготворили женщины, и давала понять, что он не раз ей изменял, как будто это было доказательством его неотразимости. Легкая довольная улыбка трогала тогда губы ее мужа, вспоминавшего о победах, одержанных им в стане оперных певиц. Ему случалось забыться и даже пооткровенничать по поводу той или иной пышногрудой красотки, повышавших градус настроения публики, а потом и его собственный, но в более интимной обстановке. Эти рискованные экскурсы с эротическим уклоном, нежелательные для детских ушей, не были предусмотрены программой, и отцовское лицо периодически каменело. Господин Кларе был слишком тонким психологом, чтобы не заметить этого, и тотчас вновь заводил речь о боях.
— Я был тощ, что гвоздь, когда пошел воевать, а ведь приходилось покидать траншею и идти в штыковую атаку. Но, несмотря на холод, голод, грязь, засилье вшей, я выжил, вот только не смог забыть товарища, превращенного разрывом снаряда в сплошное месиво.
