И потому я принял решение не двигаться и посвятить оставшееся время не тщетному преследованию, а сосредоточенному созерцанию, чтобы наглядеться впрок, как бы навеки. Она сделала тот же выбор. Продолжая стоять за своим стулом, она не сходила с места, хотя ее родители дошли уже до конца ряда и собирались двинуться по проходу. Ее руки покоились в муфте, голова была окружена нимбом из мягкого света, исходящего от того, кто знает, что любим, избран, отмечен. В ней не было испуга, напротив, безмятежным выражением лица она пыталась успокоить меня, обнадежить, уверить в своем полном приятии. В силу какого интуитивного прозрения она почувствовала, что наша любовь состоится? Я не знал ее имени, не имел ни малейшего представления о том, где она живет. Она могла приехать с семьей на Рождество к друзьям из другого департамента. Неужто судьба будет ко мне столь жестока и заставит дожидаться будущего Рождества, чтобы снова увидеть ее в праздничную полночь? И отчего женщина начинает излучать безмятежность, когда мужчина делает ее своей избранницей? Отчего на мою дикую и в то же время робкую просьбу она отвечает мне молча с такой учтивостью во взгляде? Будто обращается ко мне с ласковой речью. Но вот к нам направляется протоиерей амбуазского собора. Заплывшие черты лица, круглые глаза, нагрудник — старый младенец, да и только! С нарочитой величавостью несет он свое полное тело, облаченное в епитрахиль. За ним едва поспевает привратник. Он здоровается с моим отцом, от чего нам приходится задержаться. Тем временем серебряный капюшон удаляется. Обернется ли она? Нет. Позже я узнаю, что для нее все уже было решено. И мне она уже все сказала, без слов дав обещание. Теперь моя очередь мчаться вослед ее согласию, преодолевать стены, отпирать запертые двери, перепрыгивать через рвы с водой, окружающие замки, карабкаться по стенам башен, сдирая ногти о камни, чтобы добраться до оконной решетки, о которую она оперлась своими грациозными локоточками. О да, я желаю лишь этого, ничто более не удерживает меня в жизни. Все мое существо сосредоточилось на этом поиске ее. Предстоит Рождественская ночь, расцвеченная множеством огней. Значит, нужно одеться во что-то темное. Нельзя ничего никому говорить. Но ведь нужно отыскать ее. Как же мне исхитриться и без расспросов все разузнать? Прежде всего, надлежит кардинально изменить линию поведения: больше смотреть, меньше говорить, обучиться наполнять молчание содержанием и перестать плакать. Я более не один, она где-то поблизости, и даже если мне неведомо, где она этой ночью, я все равно вижу, как она танцует и резвится. Ведь она счастлива. Но самое невероятное, что ее счастье, это я. Как оправдать ее надежды, ее представления обо мне? Я изначально наделяю ее многими талантами в искусстве любить и быть любимой, ощущаю безмятежность, поселившуюся в ней с той минуты, как она узнала, что ее предпочли другим. Мой взгляд упал на нее, когда она поднималась с колен после причастия. Оказалось, что она чуточку выше меня ростом, и потому, хотя она по-прежнему смотрит на меня слегка сверху, кажется, что она смотрит снизу вверх, оттого, что уже влюблена. Отныне мне предстоит любить ее и направлять, и в голове у меня только одна мысль: бежать вслед за ней, куда ей вздумается. Я предчувствую: она взбалмошная и серьезная, и это смешение и чередование черт натуры и составляют ее неповторимое очарование. Мне нужна именно такая. Такой я хотел бы и сохранить ее. Она дала мне все, не проронив ни словечка. Решимость сдержать обещание, даже не произнося его вслух, переполняет меня.
