- Он страдает, надо жалеть и успокаивать его, - ответил Давид растроганным голосом, - я сейчас был поражен бледностью его лица, его горестным выражением. Но погодите, мадам, он вышел из салона, не оставляйте его.
- Пойдемте, мадам, скорее, - доктор Дюфур предложил руку мадам Бастьен.
Так, колеблясь между удивлением, которое вызвало в ней доброжелательство незнакомца, и своими опасениями, быстро вышла вместе с доктором, чтобы присоединиться к Фредерику.
Оставшись один, Давид приблизился к окну.
В тот момент, когда он наклонился, то увидел мадам Бастьен, которая, вытирая платком глаза и опираясь на руку доктора Дюфура, садилась в коляску, где уже находился Фредерик, под насмешки и шутки довольно большого количества зевак, оставшихся на Мэл после проезда процессии св. Губерта и бывших свидетелями недавнего злоключения старого коня.
- Эта старая кляча не забудет доброго урока, который ей преподнес молодой маркиз, - сказал один.
- Вот была потеха, когда этот неуклюжий коняга, таща за собой коляску, втиснулся между великолепными экипажами г-на маркиза! - добавил другой.
- Ах, этот конек запомнит день св. Губерта! - восклицал третий.
- О, и я тоже запомню его, - бормотал Фредерик дребезжащим от бешенства голосом.
Как раз в этот момент мадам Бастьен с помощью доктора села в коляску.
Тогда Фредерик, вышедший из себя от доносившихся до него насмешек, яростно стегнул старого коня, который помчался галопом через толпу.
Напрасно мадам Бастьен умоляла сына сдерживать аллюр коня - несколько человек едва не были раздавлены. Ребенок, посторонившийся недостаточно быстро, получил от Фредерика удар кнутом, но скоро, свернув на край бульвара, коляска исчезла под гневные крики толпы, которая провожала ее гиканьем.
Проводив Мари Бастьен до ее коляски, доктор Дюфур поднялся к себе и нашел своего друга облокотившимся на подоконник и погруженным в задумчивость.
От шума закрываемой им двери Давид очнулся и пошел навстречу доктору, который грустно сказал, имея в виду мадам Бастьен и только что разыгравшуюся сцену, очевидцами которой они были:
- Ах, бедная женщина, бедная мать!
- Ты прав, Пьер, - сказал Давид, - эта молодая женщина кажется мне достойной всяческого сожаления.
- Да, и еще большего сожаления, чем ты думаешь, ибо для нее весь мир заключен в сыне. Посуди, как она должна страдать!
- Ее сын? Можно принять юношу за ее брата. Ей едва дашь по виду больше двадцати лет.
- Ах, мой дорогой Анри, привычки сельской уединенной жизни, отсутствие сильных волнений (так как беспокойства, причиняемые ей сыном, начались лишь несколько месяцев назад), спокойствие существования, размеренного, как в монастыре, надолго сохранили во всей свежести цветок юности, так поражающий в мадам Бастьен.
