Городок Пон-Бриллан был расположен в нескольких лье от Блуа, неподалеку от Луары.
Место для гулянья, называемое Мэл и обсаженное тенистыми деревьями, окаймляло Пон-Бриллан на юге. Несколько домов было выстроено на левой стороне этого бульвара, где в ранние века проходили городские ярмарки.
В одном из этих домов жил доктор Дюфур.
Прошло несколько месяцев со времени описанных нами событий.
В начале ноября, в день Св. Губерта -покровителя охотников, праздные люди городка собрались на Мэл в четыре часа, чтобы присутствовать при проезде кортежа, иначе говоря, при возвращении с охоты маркиза де Пон-Бриллана, который с утра праздновал день Св. Губерта, затравив оленя в соседнем лесу. Для большей торжественности охотники должны были проехать с триумфом через Пон-Бриллан, чтобы вернуться в замок, носящий то же название. Внушительный силуэт его возвышался вдали.
Зеваки, начинавшие впадать в нетерпение от долгого ожидания, увидели, как у двери доктора Дюфура остановился скромный деревенский экипаж сомнительного цвета, в который был запряжен старый конь. Допотопная сбруя была там и тут скреплена веревками. Фредерик Бастьен первым вышел из экипажа, которым он правил, и подал руку матери, легко спустившейся с подножки.
Старый конь, чья мудрость была уже испытана, остался предоставленным самому себе, поводья ему закинули на шею, и Фредерик только отвел его немного от дома врача, куда мадам Бастьен и ее сын сразу вошли после этого.
Старик слуга провел их в салон, находившийся на первом этаже, окна которого выходили на место гуляния.
- Может ли нас принять господин доктор? - спросила мадам Бастьен слугу.
- Я думаю, да, мадам. Только сейчас он в компании своего друга, который живет здесь уже несколько дней и должен сегодня вечером уехать в Кант. Но все равно, я пойду извещу доктора, что вы здесь.
- Буду вам очень обязана, - ответила мадам Бастьен, оставаясь вдвоем с сыном.
Зависть, ожесточаемая ревностью (справедливые похвалы мадам Бастьен в адрес любезного и воспитанного маркиза не были забыты) произвела за месяц новые страшные изменения в сердце Фредерика. Его болезненное состояние настолько усилилось, что его с трудом можно было узнать, лицо стало уже не бледным, а желтовато-серым. Щеки ввалились, глаза глубоко запали и горели мрачным огнем. Горькая улыбка, кривившая его губы, придавала лицу юноши выражение Одновременно страдающее и дикое. Его движения стали резкими и нервными, голос - отрывистым, нетерпеливым, часто грубым. Он довершал тягостное впечатление и поражал контрастом между тем, чем этот юноша некогда был и тем, чем он стал.
