— Так мы весь батальон потеряем, — горячо заговорил он, увидев командира батальона. — Куда мы так несемся? Пора бы и остановиться.
— Мы должны уйти от преследования, — ответил командир. — Скоро будет отдых. В первом же селе.
«Если кто-нибудь доберется до него», — подумал Космаец.
Сквозь утренний туман вырисовывались провалившиеся в редкие серые облака волнистые гребни гор, белые камни, усеявшие их, казались снегом. А из-за гор доносился грохот орудий.
Когда рассвело, бойцы вздохнули веселее, увидев внизу какие-то бедные боснийские деревушки. У подножия голых гор лепились огороженные высокими каменными стенами белые домики, когда-то покрытые красными крышами, но ни над одним из них не вился дымок. Все было сожжено, остались только стены, полинявшие от дождей.
— Видите эти домишки, там нас ждет отдых, а может быть, и хороший завтрак, — притворяясь бодрым, сказал Космаец своим бойцам и тут же сам поверил в то, о чем говорил, — ноги сами понесли его вперед.
— До них часа два ходу.
— Теперь уж дойдем, раз мы столько прошли.
— А черт его знает!
— Отсюда до Сербии недалеко. Только через Дрину переправиться, — не сказал, а выдохнул Космаец. — Вот там мы поблаженствуем: и вино будет, и ракия, хочешь кукурузного хлеба — пожалуйста, хочешь пшеничного — извольте, а уж какие девушки нас ожидают…
— Смотри, чтобы тебя Кати́ца не услышала, — пошутил кто-то из бойцов. — Берегись.
— Лучше ты берегись сербиянок.
— О-хо-хо… Я боюсь, что четники украли всех твоих девушек.
— Насчет девчонок — не знаю, но ракия найдется, — не упустил вставить словечко политрук Стева.
Между тем тропа вышла на широкое плоскогорье, и перед глазами партизан потянулись сгоревшие хутора, заброшенные пустые становища, убогие клочки земли, огороженные низкими каменными оградами и заросшие молочайником и бурьяном. И нигде не видно ни одной живой души. А горцы хорошо знают, как обычно кипит в это время жизнь на становищах, какую чудесную песню вызванивают колокольчики коров и овец, как рычат пастушьи псы на незнакомых гостей и как пахнет парным молоком. А сейчас все печально молчит. Ни блеяние ягнят, ни дорогие чобанскому сердцу севдали́нки[10] не нарушают тишины гор, только галька поскрипывает под ногами усталых солдат. Когда взошло солнце, из глубокой травы вспорхнули серые перепелки, жирные, как горные курочки. Раздалось несколько выстрелов, их эхо долго разносилось по горам.
— Напрасно тратите патроны! — сердито прикрикнул командир роты на бойцов, которые стреляли в птиц.
