При первом свете, в утреннем, густом еще тумане, Ивашка перевез Ирину на другой берег озера и спросил:
— Тебя подождать? — Он думал, что девушка приехала на свидание к Юшке.
Она ответила:
— Не надо. Я не вернусь.
— Совсем?
— Может быть.
— Отча так?
Вместо ответа она попросила:
— Будут спрашивать, не говори, что видел и перевозил меня.
— Куда же ты? — всполошился рыбак. — Здесь сплошь горы, тайга. Бродят одни лётные.
— Я теперь тоже лётная, — сказала Ирина с отчаяньем. — Тоже попала на эту дорожку.
Хоть и нехорошо лезть в чужие жизни, в чужие души, но у Ивашки вырвалось против воли, от удивления:
— Почему же ты бежишь, голубушка?
Все другие бежали от тюрьмы и каторги к воле-свободе, от чужбины к родине, от ненавистных извергов, палачей и охранников к своим родителям, женам, мужьям, детям. Их вели любовь и тоска, месть и ненависть, жажда правды и светлой жизни всем, кто достоин ее. А почему бежала эта вольная, богатая, любимая, бежала из родного дома?
Вместо ответа, что убегает от страха перед карой, от людского презрения, от стыда и всенародного позора, от родительского горя, Ирина сказала неопределенно:
— Такая уж я несчастная.
— Тогда, голубушка, запомни крепко: пристигнет злая нужда — иди либо в Бутарский завод, к Прохору Буренкову, либо на заимку Сухие увалы, к Охотнику. В тех местах надежно привечают беглую несчастную братию. Недавно самое надежное было в Гостеприимном стане, у кузнеца Флегонта. А теперь это место опозорилось. Объявился предатель, подвел кузнеца под каторгу. Так что… сама понимаешь. Теперь лётная братия обегает Гостеприимный.
— Благослови тебя Христос! — сказала Ирина Ивашке, как говорили уже многие-многие, и ушла навстречу неведомому.
А Ивашка подумал: «Не могу я, не имею права ничего менять ни в своем имени, ни в облике, ни в своей жизни. Ведь по всем лётным тропам сотни, тысячи бегунцов передают один другому: «А на Урале спрашивай Изумрудное озеро, и на нем рыбака Ивашку. Да смотри не промахнись — на Урале озер и рыбаков бездна. Ивашка не шибко стар, но шибко лыс, горбат и бородат. И прозвище ему «Бородай». Нет, нельзя мне ничего трогать, придется доживать этаким».
Многие из лётной братии благословляли и, возможно, до сих пор благословляют рыбака Ивашку, давно уже упокойника, и его завалившуюся землянку, и его сгнивший на Изумрудном берегу дощаник. Здесь постоянно, во все стороны света, тянулись лётные, и всем, не спрашивая ни имени, ни паспорта, ни денег, ни грехов, ни доблестей, Ивашка давал хлеб, рыбу, постель, тепло, всех и в погоду, и в непогодь переправлял через бурное озеро, всех утешал то былью, то небылью, всем указывал надежную дорогу к добрым, верным людям. «Не мое дело, — считал он, — судить несчастных, судей и без меня больше чем надо; бог велел не судить таких, а жалеть».
