— Да, тоже университет, — не то подсмеиваясь, не то завидуя, процедил председатель. — Но довольно об этом, перейдем к другому. Зачем ты обстрелял казарму?
— У меня и ружья не бывало.
— Можно из чужого.
— Никакого никогда не бывало в руках. У меня всего орудия один молот. Говорю, ваш обвинительный акт брехня. Беглых я не укрывал, а принимал, жили они у меня открыто, наравне с заказчиками. В казарму не стрелял. При аресте сопротивлялся, верно, но не оружием. И никого не тронул. А надо бы. Не лезь в чужой дом нахрапом. Я сказал все.
Судьи удалились на совещание. Кузнец Флегонт произвел на них сильное впечатление. Огромный, узловато-костлявый, заскорузлый, в кожаной дыроватой одежде, перемазанный сажей, все еще такой, каким привезли в тюрьму, — там его не выводили ни гулять, ни умыться, — он показался им вроде пещерного жителя, из которого вскорости неизбежно получится опаснейший бунтарь. Все они согласились, что надо загодя избавить от такого человека существующий порядок, а вместе и свое благополучие. Приговорили Флегонта к десяти годам каторги на острове Сахалин с последующим после отбытия ее пожизненным поселением там же.
«Убегу, — решил кузнец. — Умру, но там не останусь!»
«Убегу» стало у него постоянным, словно «тик-так» в заведенных часах. После объявления приговора ему надели ручные кандалы, затем отвели под усиленным до четырех человек конвоем обратно в тюрьму. Там снова заперли в одиночку. А в нем наперекор всему громче и громче звучало: «Убегу, убегу!» Порой ему казалось, что эта невысказанная, тайная мысль слышна всем посторонним.
Через несколько дней кузнеца расковали и перевели в общую камеру. Там он узнал, что его наручники и одиночка потребовались для другого заключенного, более опасного, чем он.
С переводом в общую камеру мысль убежать стала еще нетерпеливей, постоянно толкала Флегонта на разговоры об этом. Но охотников разговаривать не было, все отмахивались: рано заговорил, парень, рано, сперва надо побегать. А если кто и замышлял побег, то держал в тайне. Добился Флегонт только того, что потерял доверие охраны и ему снова надели наручники.
К концу лета набралась приговоренных на каторгу в далекую Сибирь большая партия, и ее отправили в трех арестантских вагонах. Ехали медленно. Вагоны прицепляли то к товарным поездам, то к самым тихоходным из пассажирских, то отцепляли совсем и подолгу держали в тупиках.
Потом, уже на краю Сибири, арестантов пересадили на пароход, который и доставил их на остров Сахалин.
