— Салям алейкум… Как здоровье, бай? — играя своим высоким голосом, поздоровался он и, пройдя в глубь юрты, сел на ковер, провел руками по лицу, произнося слова молитвы. Тем же льстивым тоном он продолжал: — Ты, бай, побеждал мир, неужели же ты поддался хвори, принесенной на копыте жеребца? Без тебя род осиротел.
Потом повернулся к Рокии:
— В добром ли здравии, мудрая бикя? Уповаем, что, если будешь здорова, ты поправишь нашего старого мирзу.
Байбича не любила этого старика и не верила ему. Но старик исполнял множество поручений рода, всегда служил ее мужу послом, поэтому она даже намеком не выдавала своих чувств.
Налив большую чашку кумыса, утирая слезы, она проникновенным голосом ответила:
— Не во власти сына человеческого изменить предначертание судьбы. Но я питаю надежду, что с помощью пожеланий хороших людей и молитв святых наш Байтюра вернется к общественной деятельности.
Больной повернулся к гостю и, с трудом ворочая языком, рассказал ему о причине приглашения.
— Таков мир, Азым-эке. Будь ханом, будь начальником, будь баем — для всех один предел… Сам знаешь, много ссор было у меня с Биремджан-аксакалом. Сила была на моей стороне, народ на моей стороне. Немало обид причинил я старику, немало огорчений… Кажется мне, не сегодня-завтра отойду я от этой жизни. И хочется мне, пока есть разум, пока владею языком, испросить у ровесника моего прощения, помирить его с Найманами. Мы вместе с тобой испытали в жизни и хорошее и дурное. Исполни же последнее поручение — сядь на моего коня, заткни за пояс мою камчу, поезжай в джайляу Коргак-Куль, передай от меня поклон Бирем-эке, просьбу поведай, скажи — ждем его в гости к Найманам и Дюрткара.
Азымбай выпил кумысу, вернул чашку и, несколько удивленный, в раздумье погладил редкую бороденку.
— Если приказываешь, ослушаться не могу. Но только я отлично знаю Биремджан-аксакала. Этот человек как только услышит имя Найманов, так приходит в бешенство: «Не упоминайте при мне имени собак, продавших казахский народ белому царю, давших возможность русским начальникам истоптать Сары-Арка!» — говорит он. Не напрасной ли будет поездка в то джайляу?
Ядом пали эти слова на сердце больного. На лице его и в глазах отразились печаль и возмущение, толстые, нависшие веки замигали. Однако все же он сдержал себя, не разгорячился, не заторопился, а с глубокой скорбью, спокойно перебил Азымбая:
— Или на старости лет разум покинул меня? Или испортились люди казахского племени? С тех пор как заболел, вижу одно ослушание. Я не говорю о молодежи, о глупых женщинах, но вот позвал тебя — и ты твердишь то же.
