— С младенчества была я помолвлена с братом Сарсембая Асылджигитом. Было мне пятнадцать лет, когда я впервые приняла его в свои объятия. Умом, характером был он таков, что свободно мог стать иль-агасы. Произошла схватка с русскими казаками за землю, за джайляу. Его убили…
Женщина, давясь слезами, продолжала:
— Обычай казахов знаешь? Если умирает один из братьев, то оставшийся в живых, любит ли, не любит, женится на его вдове. Расчет простой — калым зря не пропадает. Недаром, видно, существует поговорка: «От мужа уйдет, но от рода не уйдет…» Что могла возразить я? Хоть и боялась жестокого нрава Алтын-Чач, но должна была остаться в семье, стать тукал. Велика моя обида на создателя… Дал было мне суженого если не лицом, так умом приметного, да взял, а меня оставил в горести… Видишь жизнь мою: работа рабская, обращение пренебрежительное. Что иное видела я?
Заморосил дождь. От порывов усилившегося ветра юрта вздрагивала.
Прорвавшийся поток горестных излияний не иссякал. Женщина продолжала:
— Истинную правду сказала знахарка, Алтын-Чач черной змеей легла на мой белый путь… Шел второй год со дня смерти любимого. Была я замужем за Сарсембаем, носила под сердцем Гельчечек. Приехал в аул мульдеке — высокий, здоровый татарин. И дети и старики полюбили его… Девушки, молодки не давали ему покоя… Однажды сидели мы в юрте, вели беседу… И мульдеке тут. Взрослая дочь Арсынбая и скажи: «Мульдеке, у нас, казахов, стыдно молодому джигиту спать одному. Сегодня вечером приду к тебе». Бедный татарин покраснел, не нашелся что ответить. Какая-то молодуха подхватила шутку: «Что будешь делать, если мульдеке спит за запертой дверью?» Девушка расхохоталась. «Подниму киреге и войду!» Джигит был тихий, смирный, ничего не ответил, покраснел, как малое дитя, и вышел. С тех пор, то ли от жалости, то ли от чего другого, потянуло меня к нему.
Заметалась во сне Гельчечек, старуху одолевала дрема. Тукал же продолжала:
— В то время была байбича на меня сердита, три ночи подряд не отпускала ко мне бая. Утром сказала я мужу: «Как ответит в судный день тот, кто долю одного отдает другому?» Промолчал он. Ждала. Вечером снова не пришел. Переполнилось сердце, слез натекли озера. Наплакалась я и легла вот на эту самую кровать. Мульдеке спал в этой же юрте на полу. Сон ли, явь ли, сначала не поняла — теплая, мягкая рука медленно-медленно ласкала мне грудь, тело. Взыграла кровь. Одурманивал приятный запах духов. Гляжу, а это мульдеке. «Положи, говорит, меня рядом с собой». Что было делать? Могла ли я отказать уважаемому человеку? Разве не мог он обидеться? Крепко поцеловала, приняла в объятия. Блаженную ночь провели мы. Расстались лишь на заре… Видно, остался на мне запах духов мульдеке. В тот же день в присутствии женщин и сплетниц-старух осрамила меня байбича. «Видно, тело тукал прикасалось к телу мульдеке, — сказала она, — оба пахнут одним ароматом». Рассердилась я: «Язык отсохнет, бикя! Ведь он наставник детей и хоть и татарин, но разве не уважаемый человек? Да еще пришедший к нам из далеких краев… Почему злословишь о нем?» В шутку она обратила мое замечание: «Ой, голубушка, не сердись, ты же знаешь, что казашки любят пошутить!» Но слова ее разошлись по всему аулу. Молодухи, девушки подсмеивались надо мной: «Оставь и нашу долю так вкусно пахнущего джигита!» Джигит ни на кого не обращал внимания и те ночи, когда муж мой бывал с Алтын-Чач, проводил в моих объятиях.
