Девушка поздоровалась со старухами и со смехом ответила:
— Я в большой обиде на отца с матерью: не обучили они меня этому ремеслу.
— Здесь учиться нечему. Захочешь — с первого взгляда поймешь, — продолжала Айбала.
— Пусть не обессудят меня уважаемые женщины за правду — не лежит к тому мое сердце.
— И не учись, дитятко! Пора девичества — золотая пора. Что ни скажешь, то хорошо, что ни сделаешь — то же… Но когда явишься в дом свекра, другое дело. Бабья жизнь — собачья жизнь… Играй, смейся, пока живешь под крылышком матери, дитятко, — сказала седая старуха с перебитым носом, в грязном платье, руководившая работой.
— Истинную правду говорит старуха. Пора девичества — золотая пора, а как станешь снохой, жизнь нахмурится, — подхватили женщины, расстилая скатанный войлок.
Потом стали поливать его горячей водой из котлов и добавлять, где нужно, шерсть.
Из большой юрты послышался голос байбичи Алтын-Чач. Девушка направилась было к матери, но в это время к юрте сзади подъехала двухколесная арба, в которую был запряжен тощий вол. Правила волом старуха. Женщины побросали работу и обступили арбу.
— Добро пожаловать, матушка! — приветствовала Айбала старуху, помогая ей выбраться из лубочного короба тележки.
Это была дальняя родственница батрака Джолконбая, та самая старуха из аула Ахмета, которая избила Азымбая. Поздоровавшись с собравшимися, старуха со слезами поведала:
— Пес Байтюра обвинил единственного моего сына в убийстве русского начальника, выставил ложных свидетелей, отправил его на каторгу, последнюю кобылу продал за подать. Куда деваться мне, полоумной старухе? Биремджан-эке сказал мне: «Поезжай к брату своему в джайляу Алтын-Куль. Сарсембай тебя и накормит и оденет. Будешь смотреть за скотом, валять войлок, вить веревки…» Могу ли ослушаться почтенного аксакала?.. Запрягла вола и тронулась в путь. Как быть? Иль не найдется могилы для дряхлой старухи?
И тут же путаясь рассказала о том, как она избила посла Байтюры Азым-эке.
— Ты — близкая родственница Джолконбая, росла в этом ауле. Перестань плакать. Пока жив Сарсембай, с голоду не умрешь, — стали в один голос утешать ее женщины.
Карлыгач-Слу схватила палку старухи и побежала с ней в большую юрту, к отцу.
Вот уже два дня девушка чувствовала, что отец холоден с ней. Вестью о том, как оскорбили человека, посланного кровным его врагом, она надеялась вновь снискать его расположение.
Она подошла к отцу, сидевшему в юрте за чаем, и со смущенной улыбкой сказала:
