Повседневная жизнь Пушкиногорья | страница 7



Есть в России город Луга
Петербургского округа.
Хуже не было б сего
Городишки на примете,
Если б не было на свете
Новоржева моего.

Очевидно, провинциальная Россия, которую Пушкин видел фактически впервые в жизни, очень сильно отличалась как от «садов Лицея», так и от блестящего Петербурга. Бедность и запущенность северных русских городов произвела на него неприятное впечатление. Однако родовые земли были восприняты иначе, с восторгом новизны.

Через семь лет Пушкин, вспоминая это время, объективно оценил свои ощущения: «Вышед из Лицея, я почти тотчас уехал в Псковскую деревню моей матери. Помню, как обрадовался сельской жизни, русской бане, клубнике и проч., но все это нравилось мне недолго. Я любил и доныне люблю шум и толпу…»>[9] Сельские радости, первозданная природа, лес, поля, речка, протекающая неподалеку, как впоследствии Онегину, быстро приелись:

Два дня ему казались новы
Уединенные луга,
Прохлада сумрачной дубровы,
Журчанье тихого ручья;
На третий роща, холм и поле
Его не занимали боле;
Потом уж наводили сон…

Полтора месяца (до 20-х чисел августа), которые поэту пришлось провести всё же в деревне, были скрашены двумя обстоятельствами. Во-первых, у хозяев Михайловского были интересные соседи. Неподалеку находилось имение Прасковьи Александровны Осиповой (Вульф), в котором она обитала со всем своим многочисленным семейством: мужем, сыновьями и — что более важно — дочерьми, старшая из которых, Анна, была ровесницей Пушкина>[10]. Знакомство с Осиповыми-Вульфами было, надо думать, одним из важнейших событий лета 1817 года. Хотя девочки преимущественно были еще совсем маленькими: Евпраксии всего восемь, а Александре, будущей героине стихотворения «Признание», двенадцать, но открытый дом, большая и дружная семья, радушный прием, оказанный соседу, молодые голоса, раздававшиеся повсюду, — все это было, несомненно, привлекательно. Пушкин наезжал к Осиповым за недели, проведенные в Михайловском, не раз. В альбоме Прасковьи Александровны, незадолго до отъезда, 17 августа, он оставил и свое первое признание в любви отеческим пенатам:

Простите, верные дубравы!
Прости, беспечный мир полей,
И легкокрылые забавы
Столь быстро улетевших дней!
Прости, Тригорское, где радость
Меня встречала столько раз!
На то ль узнал я вашу сладость,
Чтоб навсегда покинуть вас?
От вас беру воспоминанье,
А сердце оставляю вам.
Быть может (сладкое мечтанье!),
Я к вашим возвращусь полям,
Приду под липовые своды,
На скат тригорского холма,