Сочтя любопытство полового неуместным и не желая завязывать разговор, я отвечал довольно сухо.
— А! Так вы были вместе с моим братом, — возразил собеседник.
Это меня озадачило, и я уже вежливо просил его назвать мне свою фамилию.
— Я Пушкин; брат мой Лев был в вашем пансионе.
Слава Пушкина светила тогда в полном блеске, вся молодежь благоговела пред этим именем, и легко можно себе представить, как я, семнадцатилетний школьник, был обрадован неожиданною встречею и сконфужен моею опрометчивостию»>[43]. Вероятнее всего, крестьянская рубаха, в которой считал возможным не только гулять в лесах собственного имения, но и путешествовать по России 600-летний дворянин Пушкин, была формой протеста, знаком его свободомыслия. Однако крестьянам вольно было видеть в причуде своего барина стремление приблизиться к их жизни, опроститься, слиться с народной массой.
Если все же попытаться хоть немного стереть тот глянец, которым плотно покрыта пушкинская биография, чтобы разглядеть истинное положение вещей, то стоит привести и такие свидетельства: «Пушкин, живя в деревне, мало сталкивался с народом. Бывало, едем мы на прогулки, и Пушкин, разумеется, с нами: все встречные мужики и бабы кланяются нам, на Пушкина же и внимания не обращают, так что он, бывало, не без досады заметит, — что это, на меня-де никто и не взглянет? А его и действительно крестьяне не знали. Он только ночевал у себя в Михайловском, да утром, лежа в постели, писал свои произведения; затем появлялся в Тригорском и в нашем кругу проводил все свое время»>[44]. Об этом вспоминает соседка Пушкина Евпраксия Вульф, в замужестве баронесса Вревская, которая, конечно, могла что-то перепутать, неправильно расставить акценты, но в намеренной лжи обвинить ее невозможно. Делая скидку на возраст и давность вспоминаемых событий, примем, что истина лежит где-то посередине между ее мемуаром и крестьянскими свидетельствами.
В советские времена, когда было необходимо подчеркнуть революционность взглядов и поведения Пушкина, особенно упирали на близость поэта к простому народу и, наоборот, на любовь народа к Пушкину — и упомянутые выше легенды бесконечно пересказывались в литературе, посвященной необычайному пониманию между Пушкиным и крестьянами>[45].
Особенной близости между ними, конечно, быть не могло. Но в человеческом отношении Пушкина к своим крепостным сомневаться не приходится. И дело тут вовсе не в революционном настрое. Пушкин, без сомнения, был заражен идеями Н. И. Тургенева и искренне их разделял, но был очень далек от того, чтобы не чувствовать или пытаться устранить границу между собой и крепостным мужиком.
