— Вот ты и дома! — сказал отец.
— Ну, а что у вас тут? Как живется вам в кооперативе? — спросил Павел.
— Он нас кормит! Да так, что ничего слаще еще ни один кондитер не придумал! — сказала мать. — Дожили! Тащить картошку в свинарник из своего погреба приходится. Пресвятая богородица! В такую-то пору два мешка картошки, мешок свеклы, корзину отрубей!.. А может, одного мешка хватит? — спросила она отца.
— Нет, — ответил отец. — Картошка там позарез нужна. Не беспокойся, все это нам вернется.
Он посмотрел на Павла.
— Если б нам побольше даже такой вот старой, заплесневелой картошки, мы бы и горя не знали. Свиней кормить нечем, сынок. В районе нам, правда, обещали дать отрубей. Теперь у нас в Горовцах новый секретарь. Гойдич. Отличный мужик!
Лицо матери вспыхнуло от возмущения. Она постаралась заглушить его в себе, как делала это обычно в присутствии отца. Мать всегда была готова и защищаться, и подчиняться его суровому нраву. Так повелось у них с того самого дня, когда отец отрекся от церкви и священник в проповеди сказал: «Покинула нас овечка, не хочет больше служить господу богу». С тех пор все у них в доме стало неладно. Тяжко приходилось матери — была она очень набожной, и долгое время ей совестно было людям на глаза показываться. Она сама однажды рассказала об этом Павлу.
— Отличный мужик! «Товарищ»! — срывающимся голосом повторила мать. — Скорее всего, опять какой-нибудь вроде твоего Петричко! — И, повернувшись к Павлу, продолжала: — В деревне всем заправляет Петричко. Он и председатель ихний партийный, и председатель национального комитета…
— Эх, Терезка, святоша! — прервав ее, насмешливо заговорил отец. — А разве твой всевышний лучше? Три должности сразу занимает: бог-отец, бог-сын и бог дух святой!
Мать промолчала. Встала и наполнила доверху второй мешок. Павел подхватил его.
— Ты что, хочешь сам отнести? — спросил отец. — Хорошо. Только возьми-ка лучше тачку.
Внутри свинарник выглядел совсем иначе, чем снаружи. Он был вовсе не такой уж светлый и чистый, как это показалось Павлу, когда он смотрел на его освещенную солнцем стену.
Сквозь грязные оконца еле-еле пробивался мутный свет и, рассеиваясь, словно бы растворялся в сыроватом мраке. Из загонов доносилось сипение, хрюканье, шорох соломы, повизгиванье. Несмотря на то что большинство загонов пустовало, воздух был затхлый, стоял едкий запах аммиака и чад от запарника, установленного у входа.
Вошел Канадец, сбросил со спины мешок и вытер рукавом лоб. Его разодранная на спине фланелевая рубашка была совсем мокрой.
