Послышался хриплый смешок. Холиншед достал из кармана клочок бумаги. Я услышал еще какой-то шорох и обнаружил, что Александр взял Филиппу за другую руку. Он смотрел прямо перед собой, выпятив челюсть.
Мой взгляд вернулся к декану.
Холиншед:
– «Задернись, небо, черным! Превратись
В ночь светлый день! Пророки перемен,
Зловещие кометы, потрясайте
Блестящие хвосты, бичуйте ими
Сонм злых светил, дозволивших потонуть
Монарху Ричарду!»[59]
Он нахмурился, смял бумажку и спрятал ее в карман.
– Англия никогда еще не теряла столь даровитого короля, – сказал он. – Деллехер никогда еще не терял столь даровитого студента. Давайте запомним Ричарда так, как он бы того хотел. Для меня – большая честь представить вам его портрет, который с сегодняшнего дня будет висеть в вестибюле Театра Арчибальда Деллехера.
Декан протянул руку, чтобы снять с мольберта черную ткань. Я увидел на холсте лицо Ричарда, и мое сердце подпрыгнуло к горлу. Это был его портрет в роли Цезаря, немного уменьшенная копия.
Он смотрел на нас сердито, властно, и я понял, что Холиншед ошибается. Ричард не хотел, чтобы о нем помнили хорошее. Он жаждал опустошить тех, кто причинил ему зло. Нас.
– От имени Ричарда я могу сказать лишь это, – продолжал декан. – И еще я хотел бы добавить, что, к сожалению, не был знаком с ним столь же близко, как многие из вас. Поэтому я отойду в сторону и позволю кому-нибудь из его друзей произнести несколько прощальных слов.
Он закончил без каких-либо величественных жестов и спустился с подиума. Я посмотрел на Мередит, но она не двигалась. Рука Александра покоилась у нее на коленях, крепко зажатая между ее ладонями. Теперь мы четверо были соединены, как куклы в бумажной цепочке.
Чей-то шепот заставил меня отвести взгляд. Рен встала и робко направилась к подиуму. Сначала ее почти не было видно: бледное лицо и тонкие светлые волосы парили прямо над микрофоном. Она начала говорить тихим прерывающимся голосом:
– У нас с Ричардом никогда не было родных братьев и сестер, поэтому мы были ближе, чем большинство кузенов. Он стал моей второй половиной. Иногда мы шутили, что он – мои две трети.
У меня скрутило живот, и я согнулся от резкой боли. Моя ладонь стала липкой от пота, но Филиппа продолжала держать меня за руку.
– Декан Холиншед был прав, когда сказал, что Ричард – больше, чем жизнь. Но не всем это нравилось. Я знаю, многие из вас вообще его не любили. Чтобы быть абсолютно честными с вами, скажу, что иногда я не люблю… не любила его тоже. Ричарда оказалось не так-то легко полюбить. – Ее голос надломился, сломался, и она зажмурилась, борясь со слезами.
