Ю х а н и. Но девицу в темной пещере, с тем волосатым дьяволом, мне все-таки жаль.
С и м е о н и. А зачем она поддалась искушению?
Ю х а н и. Э, брат, не говори! Что было бы с тобой, если б тебе повстречалась, к примеру, королевна, красивая, будто роза, вся в шелках и золотых одеждах, точно пава, и от нее так и несло бы помадой? И вдруг такая красотка подкатила бы к тебе и захотела бы тебя обнять и расцеловать — что бы тогда сталось с твоим бедным сердцем? Ответь мне, Симеони.
С и м е о н и. Я б призвал бога на помощь.
Ю х а н и. Гм…
Т и м о. Я бы не позволил ей обнять себя и того меньше — поцеловать. «Не прикасайся ко мне, — сказал бы я, — держись подальше, нечистая сила, не то выхвачу корягу и так отдубашу, что завтра твоя спина будет пестрее крыла горихвостки». Вот как бы я сделал безо всякой жалости. И поделом ей.
Ю х а н и. Э, брат мой! Думаю, ты заговорил бы совсем иначе, если б повидал больше свет — побывал бы, например, в городе Турку. А я там был, когда гнал быков из имения Виэртола. И немало повидал там чудес. Насмотрелся, как щегольство да роскошь могут вскружить людям головы. О вы, падшие веси, о суета сует! Оттуда громыхают кареты, отсюда громыхают кареты, а в каретах восседают усатые шуты и девицы, точно фарфоровые куклы, и вокруг пахнет дорогими маслами и помадами. Но взгляните-ка туда! Боже спаси! Там семенит в золотом оперении настоящая мамзель или фрёкен, кто ее разберет{57}. Посмотрите-ка на ее шею! Белая, будто парное молоко; на щеках — румянец, а глаза горят, точно два костра, — и все потому, что навстречу ей спешит щеголь в шляпе, в блестящем черном фраке да щур… — эх, забери тебя нечистая сила! — щурит на нее левый глаз, а в него вставлено четырехугольное стеклышко. И теперь — вот потеха-то! — как они раскланиваются и приседают друг перед другом: самка даже губки подбирает, точно земляничкой лакомится, и щебечет, будто ласточка на солнечной крыше, а щеголь машет перед нею ручкой и своим хвостиком, потом еще шляпой, и до того шаркает ножкой, что даже искры высекает из мостовой. Вот была потеха! А я, мальчонка, стою на углу со связкой сырых кож на плече, ухмыляюсь про себя и думаю, глядя на этот тетеревиный ток: «Эх вы, сороки!»
Т у о м а с. Господа и впрямь шуты.
Т и м о. И ребячливы, точно младенцы. И едят они с тряпицей под подбородком, а пообедавши, пес их возьми, даже ложки не умеют облизать. Я собственными глазами видел это и страшно удивился.
