Бабушка Жорж Санд рассказывала внучке: «Твой дедушка был красив, элегантен, тщательно одет, надушен, всегда любезен, нежен и до самой смерти жизнерадостен. Тогда не существовало безобразящих физических страданий. Предпочитали умереть на балу или в театре, а не на ложе между четырьмя восковыми свечами и некрасивыми мужчинами в черном. Люди умели наслаждаться жизнью, а когда наступал час расставания с ней, никто не хотел портить другим их жизнерадостности. Последний пример моего мужа состоял в данном мне совете пережить его на много лет и как можно лучше использовать жизнь».
Из характера мужчины постепенно исчезают мужественные черты. В эпоху упадка абсолютизма он становится все более женоподобным. Женственность становится его характернейшей сущностью. Женоподобными становились его манеры и костюм, его потребности и все его поведение. В истории Архенхольца этот модный во второй половине XVIII века тип зафиксирован в следующих словах: «Мужчина теперь более, чем когда-либо, похож на женщину. Он носит длинные завитые волосы, посыпанные пудрой и надушенные духами, и старается их сделать еще более длинными и густыми при помощи парика. Пряжки на башмаках и коленах заменены для удобства шелковыми бантами. Шпага надевается — тоже для удобства — как можно реже. На руки надеваются перчатки, зубы не только чистят, но и белят, лицо румянят. Мужчина ходит пешком и даже разъезжает в коляске как можно реже, ест легкую пищу, любит удобные кресла и покойное ложе. Не желая ни в чем отставать от женщины, он употребляет тонкое полотно и кружева, обвешивает себя часами, надевает на пальцы перстни, а карманы наполняет безделушками».
Во второй половине XVIII века недавний бог прогуливается, таким образом, по земле в штанишках пажа. По внешности он скорее похож на переодетую, задорную камеристку. Таков высший триумф господства женщины в эпоху абсолютизма. Линии, соответствующие ее существу, легли в основу стиля всей жизни.
Если подвести итог, то мы должны сказать, что созданный эпохой абсолютизма идеал красоты не достоин удивления, не заслуживает зависти. Он ведет лишь в заманчивые низины наслаждения, себя довлеющего и себя собой исчерпывающего. Дары его не утоляют даже того, кто наслаждается им полными глотками, ибо он уходит от стола неудовлетворенным и разочарованным. Если эпоха пела хвалу этому ею созданному идеалу, то это обстоятельство не должно нас вводить в заблуждение. За звонкими словами не следует забывать об их реальном содержании. Решающее значение всегда имеет лишь та цель, к которой хотят вести человечество.
