Культ детскости — признак, главным образом, нисходящего абсолютизма. Наиболее пикантной такой эпохе представляется в конце концов взаимная любовь незрелых отроков: любовные сцены между девочками и мальчиками, далеко еще не достигшими половой зрелости. Таков заключительный аккорд эпохи, когда-то начавшей с восхищения пышными формами, созданными кистью Рубенса.
Божество чтят не только тем, что о нем говорят возможно больше, а также тем, что говорят только о нем, восхваляют и прославляют только его.
Эпоха абсолютизма была веком женщины, а женщина была божеством века. Она была воплощением идеала вообще. Этим объясняется то обстоятельство, что тогда существовал собственно только идеал женской красоты, что рядом с обнаженной и раздетой на тысячу ладов Евой почти никогда не ставится раздетый Адам. В искусстве рококо обнаженный мужчина выступает редко, как редко выступает в нем и мужчина раздетый. Удовольствие, получаемое женщиной от мужчины, не зависит в такой же степени от его физического строения. Мужчина может и не быть красивым, чтобы исполнять свои функции. Мужчина остается одетым, а это в свою очередь еще более оттеняет раздетость женщины. Воображение и желания должны просыпаться только в мужчине. Идеология превращает его поэтому в фавна, сатира и, наконец, Приапа, то есть в олицетворение всегда бодрствующего полового вожделения, тогда как женщина остается светской дамой эпохи рококо даже в том случае, когда выслушивает комплименты и терпит ласки этого похотливого фавна. Мужчина как таковой упразднен. Он превратился в простое понятие эротического чувства.
Мужской идеал, ценимый эпохой, обнаруживается только в костюме. Элегантный придворный — совершеннейший тип мужчины. Первоначально, в эпоху восходящего абсолютизма, он принимает позу величия. Каждый хотел изобразить Бога, в его лице ступающего по земле. Проблема эта была удовлетворительнейшим образом разрешена при помощи парика allonge, в один миг превращавшего голову любого портного или перчаточника в величественную голову Юпитера. Потом этот величественный бог очень скоро превратился в юркого и ловкого élégant (элегантный, изящный). И это превращение совершилось тем быстрее, чем более девизы «laissez aller, laissez faire» и «après nous le déluge» («свобода действий» и «после нас хоть потоп») становились общепризнанными принципами господствующего класса. Ловкий élégant, одна внешность которого ясно говорит о том, что он сумеет использовать любую ситуацию с грацией и изяществом, что он не отступит и перед самым щекотливым положением, что он всю свою жизнь посвятил служению Венеры, — вот отныне истинный мужчина, легконогий Адонис. Даже в тех случаях, когда изображается нагая фигура бога, последний никогда не является истинным Юпитером, еще менее Геркулесом, а именно только Адонисом. Сил Адониса было совершенно достаточно в глазах эпохи. Ведь женщину уже не покоряют и не порабощают необузданной страстью, быть может, оскорбляющей и возмущающей ее, зато и заставляющей ее прощать всякую смелость. Мужчина теперь только ухаживает за дамой, привлекает ее тысячью пикантных вежливых нападений. Своей физической личности он придает поэтому кокетливый и грациозный вид.
