На офицеров я за войну насмотрелся. Разные они были: и в солдатских кирзачах, и в хромовых сапогах, и в ватных фуфайках, и в полушубках. А таких видел только в кино о параде Победы да ещё в фильме «Небесный тихоход». Только кино — и есть кино. Это всё равно что сон. А тут наяву. Мундиры полностью обшиты блестящими пуговицами: два ряда — впереди и четыре пуговицы — сзади. Пояса — тканые из золотых нитей. А главное — награды: ордена и медали. Орденские планки такого впечатления не делают, тут ещё надо разбираться, какая из них что значит. А так поглядел — и читай.
Посмотрел наш взвод на своего капитана Захарова и зашептался. Все мы сразу возгордились. Зря что капитан лысоватый и слеповатый, зато у него на груди иконостас будь здоров: две Отечественные войны, боевой красный флаг, две красные звезды и медалей не счесть. Известно, что и у остального нашего офицерства не пустая грудь, но у капитана наград больше. И, несмотря на свои заслуги, он на нас ещё ни разу не накричал, никого не назвал разгильдяем и растяпой. Мы только слышали от него одно: «У, племя… мумба-юмба!» Мы начинаем его понемногу любить. Мы даже ему прозвище ещё не дали.
Но больше всего меня поразили не шикарные мундиры и не множество наград, меня просто огорошили офицерские белые перчатки. Такое трудно представить себе и во сне: красные командиры и дворянские белые перчатки. Ходят здесь, видите ли, князьями, будто и не нашего рода-племени. Хорошенький бы я был если бы появился в своих Подлюбичах в белых перчатках среди лета. Вот, сказали бы, — пан. Да все люди пальцем на меня показывали бы.
Удивил нас тем утром и старшина — каптенармус Хомутов. Нечего греха таить, первые два-три дня, когда старшина нас мыл, одевал и укладывал спать и мы не знали ещё о субординации, то думали, что он здесь царь, бог и военный начальник. А потом, когда Юрка Колдоба — строевой старшина — перед строем объявил, что дело каптенармуса только «шмотки», мы перестали тому и честь отдавать. Подумаешь, кладовщик в погонах, а мы — будем офицерами. Правда, он и не добивался нашей «чести», а больше надоедал нам другими, на наш взгляд, мелочными прицепками: увидит сбитый носок ботинка и начнёт ворчать, что на нас не напасёшься; пуговица потерялась — государство нам — не дойная корова; мыло кто-то забудет в умывальнике — опять беда, опять о государстве напомнит. А то утром перед завтраком нас построят, и он начинает делать проверку на «форму двадцать четыре». Мы держим перед собой вывернутые майки, а он выискивает «диверсантов». Найдёт хоть одного на весь взвод и весь взвод погонит в тот же день в баню. Остальные насмехаются — вшивцы. Ну, за что ему козырять?
