С отчаянной решимостью восставшие против смерти и ее лицемерного подручного, но в то же время принужденные вместе со всем живым повиноваться древней, полученной свыше заповеди "плодитесь и размножайтесь", иксиане создали особое представление о любви и возвели это чувство в высшее достоинство. И когда они попытались сделать своих детей бессмертными, могло показаться, что любовь, освобожденная от телесных потребностей, до конца очеловеченная, обретет какие-то новые формы и расцветет еще более пышно. Хотя некоторые, судя по записям предварительных дискуссий, были настроены весьма сдержанно, большинство, поддавшись общему одушевлению, вызванному близостью к предмету столь давнего и ревностного стремления, не внимало благоразумным голосам. "Как только догорят дрова - говорили скептики, угаснет и пламя". Случилось именно то, чего они опасались.
Понятно, что любовь в двух наиболее развитых ее формах - та пылкая, нежная, самоотверженная любовь, что существует между родителями и детьми, и та, что соединяет влюбленных, - в мире бесполых и нетленных существ сохраниться не могла. Но разве новая, братская любовь не должна была вобрать в себя весь потенциал человеческих эмоций? Оказалось же, что любовь вообще исчезла, уступив место гораздо более спокойному чувству - ровной благожелательности. При абсолютной неуязвимости тела, в любой момент восстанавливающего физиологическое равновесие благодаря собственным внутренним ресурсам, эмоции, отсеченные от своих органических корней, застыли на более или менее постоянном уровне, который в прошлом, по-видимому, был бы сочтен неестественно низким. В мире, где все потребности легко удовлетворялись, где царило блаженное наслаждение совместной трудовой и интеллектуальной деятельностью, где исчезли все формы государственности, все виды принуждения, образовалось общество свободных личностей, в котором непроизвольно, сама собой, установилась гармония. Однако эти личности, как ни парадоксально, казались лишенными именно личной, частной жизни: их чувства лежали на поверхности, и сами они, насколько я мог судить, были совершенно прозрачны друг для друга. В первые дни иксиане до того не различались в моих глазах между собою, что у меня возникало впечатление, будто я повсюду вижу одного и того же человека. Со временем проступили кое-какие различия, но и они не выходили за пределы единого типа; то же самое, как я заметил, наблюдалось на уровне психики. Конечно, полного тождества здесь и быть не могло - ведь каждый обитатель планеты нес в себе определенное биологическое наследие, у каждого была собственная история жизни, бравшая отсчет от младенчества и кончавшаяся временем стабилизации. Но эти различия были минимальными, и я, привыкший на земле к гораздо более выраженному разнообразию, не мог с первых дней оценить столь тонкие вариации, - отсюда и заблуждение, в котором я поначалу пребывал. В дальнейшем, беседуя с иксианами, присутствуя на их рабочих совещаниях, я был вынужден признать, что и тут обманулся на их счет. Если допустить, что человеческое тело имеет два полюса - органы размножения и мозг, - то у бессмертных последний оттянул к себе все еще сохранявшиеся в них эмоциональные силы: утратив пламенность чувств, они обрели взамен необыкновенную пламенность мыслей, которые поражали меня своей стремительностью, интенсивностью. И некоторые из них - как раз те, что были наделены бессмертием уже в зрелом возрасте, когда интеллект достигает полного расцвета, - явно превосходили в этом отношении остальных, с особенной отвагой и дерзостью открывая новые пути, ведущие в будущее. При этом они, по-видимому, не отдавали себе отчета в источниках своих познаний, не помнили имен своих великих предшественников, - хотя, как известно, научное знание всегда опирается на уже созданный фундамент и настоящее науки включает в себя ее прошлое: пока не теряют своего значения полученные ранее результаты. Но иксиане, повторю еще раз, уже не помнили, каким изменениям они некогда подверглись, что могли при этом потерять или приобрести, породивший их мир попросту перестал для них существовать. И тем не менее...
