80. И другим еще способом присутствует Бог в душе, отличным от описанного, и дает Он другую радость, и собирает в себе всю душу, и совершает в душе многие Божественные действия со значительно большею благодатью и с невыразимою бездной наслаждений и озарений, так что одно присутствие Бога без других даров есть то благо, которым обладают святые в вечной жизни. Из даров же, которыми обладают святые в вечной жизни, одни святые обладают большим числом, другие меньшим. Хотя не в силах я рассказать об этих дарах и речь моя — это скорее опустошение и кощунство, чем речь, однако я скажу, что в них совершаются расширения души, благодаря которым она становится более восприимчивой для приятия Бога. И тотчас же, как Бог являет Себя в душе, открываясь ей, Он расширяет душу и дарует ей дары и сладость, каких она никогда не испытывала, со значительно большею глубиною, чем сказано. И извлекается тогда душа из всякого мрака, и познание душою Бога становится больше, чем, по разумению моему, оно может стать, и с таким светом, с такою сладостью и достоверностью, с такою глубиной, что нет сердца, которое могло бы достичь этого. Поэтому и мое сердце не может после возвратиться к разумению чего-нибудь из этого, ни даже помыслить об этом что-либо кроме того, что Богом даруется душе вознесение и что сердце никогда не сможет расшириться до этого. Поэтому вообще невозможно что-нибудь сказать об этом и невозможно найти слово, которое описало бы это, ни даже мысль, ни разум какой-либо не может расширить себя до этого. Настолько это превосходит все и так, ибо Бог не может быть выражен ни тем, что говорится, ни тем, что мыслится.
81. Божественное Писание так возвышенно, что нет во всем мире столь мудрого человека (даже если бы он обладал наибольшею мудростью, какая только возможна в земном состоянии), который бы мог его уразуметь так полно, чтобы не превосходило оно разума его; и однако что-то он лепечет. Но об этих Божественных невыразимых действиях явления Божьего, сущих и происходящих в душе, вообще ничего не может человек говорить или лепетать. И так как душа моя часто возносится в Божественные тайны, разумею я, почему святое и Божественное Писание легко и трудно, и то, почему оно кажется говорящим и противоговорящим, и то, почему иной не получает от него никакой пользы; ибо не соблюдающие Писания осуждаются по нему и в них исполняется то, чем другие, соблюдающие, спасаются в нем. И нахожусь я выше этого, познавая, и поэтому, возвращаясь от тайн Божьих, уверенно говорю я иные малые слова, которые вне этих Божественных невыразимых тайн, и таким образом не приближаюсь я к ним; напротив, моя речь о них и мои слова — опустошение, почему и говорю я, что богохульствую. Если бы все Божественные утешения, все духовные радости, все Божественные услаждения, которые когда-нибудь были в этом мире, и не только те, которые были, и даже если бы всем святым, бывшим от начала мира и доныне, пришлось непрерывно объяснять о Боге, и если бы все мирские услаждения, благие или худые, которые когда-нибудь были, обратились во благие услаждения и духовные, и длились для меня до своего завершения, и приводили меня к тому невыразимому благу Божественного явления, — за все сказанное не дала бы я и не променяла бы наслаждения, которое испытываю от того невыразимого явления Божьего, краткого, как мгновение ока. И говорю я это, чтобы таким образом немного дать понять сердцу, что то невыразимое благо, которое имею я, бесконечно превосходит все сказанное. И не обладаю я им только на мгновение ока, но обладаю я им часто, подолгу и много раз таким образом, но очень действенно. Другим же образом, но не так действенно, обладаю я им почти непрестанно.
