42. Но не удовлетворяли мою душу эти слова. И знайте: повергнута я в отчаяние, и такого у меня никогда не было, ибо совсем я отчаялась в Боге и во всех благах Его, а ведь заключила я договор с Ним. И потому уверена я, что нет в мире человека, столь полного злом и столь заслужившего осуждение, ибо то, что соблаговолил дать мне Бог, допущено Им лишь на большую гибель мою и осуждение. Потому прошу вас всех: попросите правосудного Бога, чтобы не медлил Он и извлек беса из того идола и чтобы обнаружились нечестивейшие дела, сокрытые внутри. Ведь голова моя мутится, тело изнемогает, очи мои померкли от обильных слез и все члены тела моего разъединяются, ибо не могу я обнаружить зло мое и лживость души моей. Но радуюсь я, что нечто начало обнаруживаться. И все это видела я во истину, говорю без ложного смирения. И знай ты, писец, что мало ты записал по сравнению со всем злом, неправедностью и излишествами моими, ибо начала я творить зло, когда была еще маленькой.
Это и подобное этому принуждена я говорить, когда повержена в бездну и подавлена сказанным смирением.
43. После этого зачинается гордыня. Вся я делаюсь гневом, вся гордыней, вся печалью, вся делаюсь горчайшею и надменною и приемлю иную величайшую горечь от благ, которые даровал мне Бог, ибо вспоминаю я о них не на утешительную помощь, а на обиду и скорбное удивление. Удивляюсь, как это во мне никогда не могло быть какой-нибудь добродетели, и сомневаюсь, что никогда не было во мне истинной, и не вижу никакого основания, по коему бы Бог допустил это. В этом искушении заперто для меня и сокрыто всякое благо, потому что становлюсь я вся гневом, вся гордынею, вся печалью, вся делаюсь горчащею и надменною больше, чем я могу передать. Если бы все мудрецы мира и все святые в раю говорили мне всяческие утешения, дабы утешить меня, и обещали мне всяческие блага, какие только можно назвать, и если бы даже сам Бог даровал их мне, они (если бы только Бог не изменил меня
и не действовал иначе в душе моей) не дали бы мне никакого утешения и не принесли бы мне никакой помощи, и не повери-ла бы я им; напротив — все было бы на увеличение зол моих и дали бы они мне лишь больший гнев и удивление, скорбь и несказанную печаль.
44. Поэтому в замену названных мучений и искушений и для того, чтобы Бог взял их от меня, я бы охотно избрала и хотела бы вынести все зло, все немощи и все муки, какие только существуют во всех телах людских. И верила бы я, что это для меня легчайшее и меньшее зло, чем названные мучения. Поэтому много раз говорила я, что вместо моих мучений я избрала бы любой род мученичества. А указанное состояние мучений и искушений началось незадолго до понтификата папы Целестина и продолжалось более двух лет, в течение коих часто была я терзаема. И теперь еще не вполне и не совершенно я исцелилась, хотя и мало ныне чувствую, да и то внешне, а не внутренне. Но теперь, пробыв в этом состоянии, познаю я, что между дурным смирением и дурною гордыней — величайшее очищение души. Ведь через это смирение приобретаю я смирение истинное, без коего не спастись никому. И чем больше смирение, тем больше и очищение души. Поэтому познаю я, что между указанными смирениями и гордыней возжигается и испытывает мученичество душа моя. А благодаря познанию грехов и недостатков, коего достигает душа посредством этого смирения, она очищается от гордыни и бесов. Вследствие этого, чем больше душа, падая вниз, сравнивается с землей, скудеет и смиряется, тем больше она приуготовляется и очищается, дабы подняться выше; ибо ни одна душа не может подняться иначе, как через свое смирение, и в смирении этом она все больше сравнивается с землей и все глубже укореняется.
