Время для общения с адвокатами истекло. Сперва бородатый маршал проводил их, а потом забрал и меня. С одной лишь разницей – моих адвокатов повели через пахнущие свежесваренным кофе чистые коридоры в зал судебных заседаний, а меня бросили в новую клетку два на два, в которой даже унитаз оказался нерабочим.
К счастью, пребывание в новой камере было недолгим, и уже через несколько минут за мной пришел маршал в новеньком с иголочки костюме, гладко выбритый и пахнущий дорогим парфюмом. Он снял с меня наручники и кандалы, чтобы не пугать видом замотанного в цепи человека уважаемый суд и пришедших посмотреть на это действо агентов ФБР и прочих зрителей. Выругавшись, он содрал пищевую пленку с моих истекающих кровью щиколоток (оказывается, мое приспособление считалось контрабандой, как и любой другой предмет в тюрьме, использовавшийся не по прямому назначению) и повел в зал суда.
Когда я вошла в зал, мои ноги буквально утонули в мягком темно-зеленом ковре. Отовсюду лился красивый нежный свет, деревянные панели блестели лаком, по центру возвышалась монументальная трибуна судьи, чуть ниже перед ней стоял темный стол из цельного дерева дорогой породы, а перед ним небольшая трибуна для выступлений. На стене, за спиной судьи в черной мантии, которая лишь маленьким кружевным воротничком отделяла ее от такого же черного лица в очках в тяжелой оправе, раскинул свои крылья американский орел. Голова птицы повернута влево, в сторону оливковой ветки, зажатой в лапе, как знак того, что страна всегда предпочитает мир, а не войну, которую символизирует пучок стрел, зажатых в правой лапе орла. Основное пространство зала впереди и справа занимали длинные деревянные скамьи для посетителей, перед которыми находились два массивных стола для стороны защиты слева и обвинения – справа. Меня, придерживая за плечо, проводили к столу, где уже ждали два моих адвоката, и предложили сесть на соседнее кресло.
Мне предстояло заново прослушать характеристику того самого страшного морального урода, которого точно, я была уверена, нужно было упрятать за решетку, если бы не один маленький нюанс – все рассказанное о нем или, вернее, обо мне, было чистой выдумкой.
На каждый аргумент обвинения судья только приветливо кивала и все повторяла, как заведенная, одну и ту же фразу: «Очень хорошо», «Очень хорошо», «Очень хорошо».
Мои адвокаты тщетно пытались что-то возразить, требуя предоставить доказательства выдвинутого против меня обвинения. Но прокуратура громко возмутилась против такого безобразия – неужели достойным джентльменам нужно унижаться, изучая какие-то бумажки. Честное слово прокурора – вот настоящее доказательство вины! Обвинение даже представило суду свидетеля, который, опираясь на богатый жизненный опыт и знание того, как «всегда работают русские», заявил, что, выйди я под домашний арест, меня обязательно утащат в свои владения дипломаты российского посольства.
